Душа россии – Лучшие фотографии проекта — Российское фото

Posted on 16.07.2017 by alexxlab

Содержание

Лучшие фотографии проекта — Российское фото

16 марта 2015 года в 19.30 в Российском православном университете (Москва, Новая площадь д. 12) пройдет открытие фотовыставки современной пейзажной фотографии «Душа России», организованной сообществом пейзажных фотографов «Фототуры выходного дня». Представляем лучшие фотографии участников выставки, среди которых есть и члены Russian Photo club.

Фотовыставка «Душа России» объединяет 50 широкоформатных работ современных фотохудожников. В экспозиции представлены лучшие образцы пейзажей средней полосы и севера России, демонстрирующие гармоничное сочетание природных красот с архитектурными памятниками православной России. Главная тема выставки — православный пейзаж, передающий атмосферу одухотворенного состояния природы и актуальное состояние объектов православной архитектуры. Выставка «Душа России» — это живописные просторы полей или таинственные дебри русского леса, старинные храмы и монастыри, заброшенные сельские церквушки, полуразрушенные колокольни и прославленные русские святыни.

Участники проекта — молодые современные российские фотографы, мастера пейзажной фотосъёмки, среди которых: Даниил Коржонов, Вячеслав Лузанов, Сергей Ершов, Сергей Новожилов, Евгений Жмак, Дмитрий Питенин, Николай Сапронов, Екатерина Васягина, Владимир Кириллов, Андрей Уляшев и Анатолий Гордиенко.

Даниил Коржонов (участник Russian Photo club)

— Я родился в Подмосковье, в городе Шатура, — рассказал Даниил. — С родных краёв и началась любовь к фотографии. Сначала — художественная школа, затем — эксперименты с техникой, в том числе и плёночной. Закончил Физтех, поэтому по профессии я физик, а по призванию — художник. А сейчас путешествую. Почти всё время: часть проектов — журналистская работа, я — главный редактор журнала «Continent expedition», а другая часть — фотопутешествия, с группой 6-7 человек. Я придумываю и тестирую маршруты в красивейших уголках мира, а затем приглашаю небольшие группы в эти фотопутешествия.

Дмитрий Питенин (участник Russian Photo club)

— Фотография для меня — это возможность. Возможность вырваться из теней рутины, возможность радости, возможность переживаний, возможность видеть и ощущать с немного другой стороны. Люблю тишину, спокойствие, отчасти, ощущение уединенности. Так что, видимо, с пейзажем мы сошлись характерами. В своих фотографиях хочу показать интересные состояния природы, красоту в обыденном, детали и формы, которые часто остаются незамеченными, — поделился своими мыслями Дмитрий.

Андрей Уляшев (участник Russian Photo club)

— Фотографировать начал в школе, первый фотоаппарат, подаренный родителями, ожидаемо, это была «Смена 8м», — вспоминает Андрей. — Что я им снимал, помню очень смутно. В старших классах моим фотоаппаратом стал «Зенит 12». Помимо черно-белой плёнки, особенно нравилось снимать на слайдовую. С течением времени настольный фотоувеличитель был заменён на большой моторизованный «Азов» , с большим конденсором, на котором можно было печатать с больших негативов. Во второй половине
90-х желание снимать и печатать подувяло, и все съемки в основном выполнялись на отдыхе и для семьи либо для друзей в стиле «Мы здесь были и видели вот это». Году в 2007-2008 старый школьный друг показал свои снимки, сделанные на цифровую Minolta, что задело меня за живое. Он подогнал последнюю оставшуюся где-то на складе зеркальную Minolta 5D, и с неё началась «Цифровая эра» в моей жизни. Постепенно сформировались вкусы в фотосъёмке: городской пейзаж, природный пейзаж, архитектура и интерьер.

Анатолий Гордиенко

— Мне кажется, если начал фотографировать, то вряд ли остановишься, — рассказывает Анатолий Гордиенко. — Хочется сделать кадр, который будет интереснее, чем в прошлый раз, побывать в новом месте, что-то переснять, поэтому все свободное время уходит на любимое занятие. Я люблю фотографировать и приятно, если мои работы нравятся людям.

Владимир Кириллов

— Я — профессиональный юрист, окончил факультет права в Высшей школе экономики, — рассказывает о себе Владимир. — Но разве могут сравниться скучные иски и апелляционные жалобы с фотографией? Начал приобщаться к фотоискусству еще в детстве, когда вместе с отцом проявлял пленку в темной ванне. Потом появилась первая «мыльница». А по-настоящему увлекся фотографией в старших классах школы, когда начал активно осваивать близлежащие леса и болота на велосипеде. Однажды, встретив туманный рассвет на озере, понял, что не могу жить без фотографии, и просто должен попытаться передать людям свои чувства и пережитые ощущения от увиденного. Потом начались горные походы, путешествия, и все это — ради фотографии. Изначально увлекался, в основном, пейзажами, но теперь снимаю портреты с не меньшим удовольствием. Все больше занимают специальные виды съемки: с длинной выдержкой,

time lapse, подводная… Планирую и дальше развиваться в области фотографии и радовать зрителей своими работами.

Вячеслав Лузанов

— Фотографией я увлекся в 2012 году, когда мне в руки, совершенно случайно, попал фотоаппарат. В то время я уже практически не рисовал, и фотография становится отличной заменой моему хобби, причем перерастает в нечто большее, в страсть. Близость и любовь к природе определяет мое жанровое направление — пейзаж. И вот я уже три года, со штативом наперевес, добываю фото-шедевры в различных уголках нашей страны. Обработка фотографии стала и основным моим средством заработка, — рассказал о своем творчестве Вячеслав.

Евгений Жмак

— Родился и вырос я в славном городе Харьков, что в Украине, ныне живу в Москве, — говорит Евгений. — Фотографией увлекаюсь примерно с 2008 г. и по сей день! В детстве отец очень часто брал меня с собой на рыбалку, зачастую это были поездки на несколько дней с ночевкой в палатке на берегу речки или озера, в полевых условиях. Отсюда, наверное, и появилась любовь к природе, рассветам и закатам и различного рода вылазкам. Все это слилось воедино и переросло в мое увлечение пейзажной фотографией, которым занимаюсь и по сей день!

Екатерина Васягина

— Что для меня фотография и путешествия? Воздух, без которого невозможно жить в мегаполисе с его ритмом жизни, — говорит Екатерина. — Возможность рассказать людям, как прекрасна наша страна и что нам необходимо бережнее относится к её природе и богатствам, которые дороже всякого золота. Это познание себя и мира вокруг. Это вдохновение и радость. Это моя жизнь…

Николай Сапронов

— К увлечению фотографией привело общений с отцом, занимавшимся профессиональной съемкой архитектуры, а также поездки на автомобиле в Европу, — вспоминает Николай. — Поездки, в которые всегда брал цифровой фотоаппарат, постепенно сместили фокус внимания с фотографирования семьи и посещенных достопримечательностей к съемке природных объектов и архитектурных памятников. Любимое время съемки на природе — рассветы, а в городе — закаты и сумерки.

Сергей Ершов

Родился в 1974 в Москве, окончил в 1991 году среднюю школу, поступил в Московский Авиационно-Технологический Институт (МАТИ) по специальности Программист. Сейчас работает менеджером по разработке IT проектов. Любовь к фотографии появилась, как и многих, на основе увлечения путешествиями.

Основные жанры, в которых снимает Сергей Ершов это пейзаж: природный, одушевленный и городской. Одушевленный пейзаж это тот, в котором виден человек, пусть его самого и нет в кадре, в отличии от природного, дикого, который мог быть таким же и несколько миллионов лет назад.Сейчас Сергей активно путешествует по России и зарубежом, много фотографирует, периодически проводит мастер-классы, занятия по обработке.

Сергей Новожилов

Когда по каким-либо причинам у тебя мало возможностей для активных путешествий, начинаешь получать удовольствие от съемки ближайших мега популярных мест так, как их до этого мало кто видел и мало кто снимал, — поделился своим мнением Сергей.

Представленные на выставке работы сделаны в 2013-2014 годах. Использование авторами современной фотоаппаратуры, качественной оптики и профессиональной техники обработки фотографий позволяют созерцать запечатленные на снимках места в максимально приближенном к реальности виде и в уникальном свете и атмосфере — то есть в таком виде, в котором увидеть их больше никогда не удастся.

Выставка «Душа России» будет проходить в актовом зале РПУ на Новой площади в период с 16 марта по 17 апреля 2015 года (по рабочим дням с 10 до 19). Во время проведения выставки фотографами-участниками запланированы тематические встречи, посвященные поиску наиболее интересных объектов пейзажной съемки в близлежащих регионах: Московской, Ярославской и Владимирской областях. Также планируется проведение авторских вечеров и мастер-классов.

Адрес: Новая площадь, д.12 (м. Лубянка, Китай-город), Российский православный университет, актовый зал (войти в ворота с правой стороны от храма, пройти через храм и холл первого этажа на 2-й этаж).

Открытие фотовыставки: 16 марта 2015 года в 19:30. Подтвердить возможность своего участия можно по ссылке

Официальная страница выставки в социальных сетях.

rosphoto.com

Лучшие фотографии проекта — Российское фото

Даниил Коржонов (участник Russian Photo club)

— Я родился в Подмосковье, в городе Шатура, — рассказал Даниил. — С родных краёв и началась любовь к фотографии. Сначала — художественная школа, затем — эксперименты с техникой, в том числе и плёночной. Закончил Физтех, поэтому по профессии я физик, а по призванию — художник. А сейчас путешествую. Почти всё время: часть проектов — журналистская работа, я — главный редактор журнала «Continent expedition», а другая часть — фотопутешествия, с группой 6-7 человек. Я придумываю и тестирую маршруты в красивейших уголках мира, а затем приглашаю небольшие группы в эти фотопутешествия.

Дмитрий Питенин (участник Russian Photo club)

— Фотография для меня — это возможность. Возможность вырваться из теней рутины, возможность радости, возможность переживаний, возможность видеть и ощущать с немного другой стороны. Люблю тишину, спокойствие, отчасти, ощущение уединенности. Так что, видимо, с пейзажем мы сошлись характерами. В своих фотографиях хочу показать интересные состояния природы, красоту в обыденном, детали и формы, которые часто остаются незамеченными, — поделился своими мыслями Дмитрий.

Андрей Уляшев (участник Russian Photo club)

— Фотографировать начал в школе, первый фотоаппарат, подаренный родителями, ожидаемо, это была «Смена 8м», — вспоминает Андрей. — Что я им снимал, помню очень смутно. В старших классах моим фотоаппаратом стал «Зенит 12». Помимо черно-белой плёнки, особенно нравилось снимать на слайдовую. С течением времени настольный фотоувеличитель был заменён на большой моторизованный «Азов» , с большим конденсором, на котором можно было печатать с больших негативов. Во второй половине 90-х желание снимать и печатать подувяло, и все съемки в основном выполнялись на отдыхе и для семьи либо для друзей в стиле «Мы здесь были и видели вот это». Году в 2007-2008 старый школьный друг показал свои снимки, сделанные на цифровую Minolta, что задело меня за живое. Он подогнал последнюю оставшуюся где-то на складе зеркальную Minolta 5D, и с неё началась «Цифровая эра» в моей жизни. Постепенно сформировались вкусы в фотосъёмке: городской пейзаж, природный пейзаж, архитектура и интерьер.

Анатолий Гордиенко

— Мне кажется, если начал фотографировать, то вряд ли остановишься, — рассказывает Анатолий Гордиенко. — Хочется сделать кадр, который будет интереснее, чем в прошлый раз, побывать в новом месте, что-то переснять, поэтому все свободное время уходит на любимое занятие. Я люблю фотографировать и приятно, если мои работы нравятся людям.

Владимир Кириллов

— Я — профессиональный юрист, окончил факультет права в Высшей школе экономики, — рассказывает о себе Владимир. — Но разве могут сравниться скучные иски и апелляционные жалобы с фотографией? Начал приобщаться к фотоискусству еще в детстве, когда вместе с отцом проявлял пленку в темной ванне. Потом появилась первая «мыльница». А по-настоящему увлекся фотографией в старших классах школы, когда начал активно осваивать близлежащие леса и болота на велосипеде. Однажды, встретив туманный рассвет на озере, понял, что не могу жить без фотографии, и просто должен попытаться передать людям свои чувства и пережитые ощущения от увиденного. Потом начались горные походы, путешествия, и все это — ради фотографии. Изначально увлекался, в основном, пейзажами, но теперь снимаю портреты с не меньшим удовольствием. Все больше занимают специальные виды съемки: с длинной выдержкой, time lapse, подводная… Планирую и дальше развиваться в области фотографии и радовать зрителей своими работами.

Вячеслав Лузанов

— Фотографией я увлекся в 2012 году, когда мне в руки, совершенно случайно, попал фотоаппарат. В то время я уже практически не рисовал, и фотография становится отличной заменой моему хобби, причем перерастает в нечто большее, в страсть. Близость и любовь к природе определяет мое жанровое направление — пейзаж. И вот я уже три года, со штативом наперевес, добываю фото-шедевры в различных уголках нашей страны. Обработка фотографии стала и основным моим средством заработка, — рассказал о своем творчестве Вячеслав.

Евгений Жмак

— Родился и вырос я в славном городе Харьков, что в Украине, ныне живу в Москве, — говорит Евгений. — Фотографией увлекаюсь примерно с 2008 г. и по сей день! В детстве отец очень часто брал меня с собой на рыбалку, зачастую это были поездки на несколько дней с ночевкой в палатке на берегу речки или озера, в полевых условиях. Отсюда, наверное, и появилась любовь к природе, рассветам и закатам и различного рода вылазкам. Все это слилось воедино и переросло в мое увлечение пейзажной фотографией, которым занимаюсь и по сей день!

Екатерина Васягина

— Что для меня фотография и путешествия? Воздух, без которого невозможно жить в мегаполисе с его ритмом жизни, — говорит Екатерина. — Возможность рассказать людям, как прекрасна наша страна и что нам необходимо бережнее относится к её природе и богатствам, которые дороже всякого золота. Это познание себя и мира вокруг. Это вдохновение и радость. Это моя жизнь…

Николай Сапронов

— К увлечению фотографией привело общений с отцом, занимавшимся профессиональной съемкой архитектуры, а также поездки на автомобиле в Европу, — вспоминает Николай. — Поездки, в которые всегда брал цифровой фотоаппарат, постепенно сместили фокус внимания с фотографирования семьи и посещенных достопримечательностей к съемке природных объектов и архитектурных памятников. Любимое время съемки на природе — рассветы, а в городе — закаты и сумерки.

Сергей Ершов

Сергей Новожилов

Открытие фотовыставки: 16 марта 2015 года в 19:30. Подтвердить возможность своего участия можно по ссылке

Официальная страница выставки в социальных сетях.

rosphoto.com

сайт питомника кавказских овчарок душа россии

веренность в собственной безопасности рядом с этими собаками равносильна чувству страха за окружающих…»

( По материалам газеты «Кот и пес»)

В а с п р и в е т с т в у е т

новости

о питомнике

П Л Е М Е Н Н О Й П И Т О М Н И К

наши собаки

щенки

к а в к а з с к и х о в ч а р о к

фотоальбомы

» Д У Ш А Р О С С И И «

о породе

гостевая

ссылки

наши координаты форум чат

продажа щенков кавказской овчарки

dusharossii.narod.ru

Читать книгу Душа России (сборник) Николая Бердяева : онлайн чтение

Николай Бердяев
Душа России (сборник)

Душа России

I

Мировая война остро ставит вопрос о русском национальном самосознании. Русская национальная мысль чувствует потребность и долг разгадать загадку России, понять идею России, определить ее задачу и место в мире. Все чувствуют в нынешний мировой день, что Россия стоит перед великими мировыми задачами. Но это глубокое чувство сопровождается сознанием неопределенности, почти неопределимости этих задач. С давних времен было предчувствие, что Россия предназначена к чему-то великому, что Россия – особенная страна, не похожая ни на какую страну мира. Русская национальная мысль питалась чувством богоизбранности и богоносности России. Идет это от старой идеи Москвы как Третьего Рима, через славянофильство – к Достоевскому, Владимиру Соловьеву и современным неославянофилам. К идеям этого порядка прилипло много фальши и лжи, но отразилось в них и что-то подлинно народное, подлинно русское. Не может человек всю жизнь чувствовать какое-то особенное и великое призвание и ост ро сознавать его в периоды наибольшего духовного подъема, если человек этот ни к чему значительному не призван и не предназначен. Это биологически невозможно. Невозможно это и в жизни целого народа.

Россия не играла еще определяющей роли в мировой жизни, она не вошла еще по-настоящему в жизнь европейского человечества. Великая Россия все еще оставалась уединенной провинцией в жизни мировой и европейской, ее духовная жизнь была обособлена и замкнута. России все еще не знает мир, искаженно воспринимает ее образ и ложно и поверхностно о нем судит. Духовные силы России не стали еще имманентны культурной жизни европейского человечества. Для западного культурного человечества Россия все еще остается совершенно трансцендентной, каким-то чуждым Востоком, то притягивающим своей тайной, то отталкивающим своим варварством. Даже Толстой и Достоевский привлекают западного культурного человека, как экзотическая пища, непривычно для него острая. Многих на Западе влечет к себе таинственная глубина русского Востока. Но все еще не наступало время признания за духовной жизнью христианского Востока равноправия с духовной жизнью Запада. На Западе еще не почувствовали, что духовные силы России могут определять и преображать духовную жизнь Запада, что Толстой и Достоевский идут на смену властителям дум Запада для самого Запада и внутри его. Свет с Востока видели лишь немногие избранные индивидуальности. Русское государство давно уже признано великой державой, с которой должны считаться все государства мира и которая играет видную роль в международной политике. Но духовная культура России, то ядро жизни, по отношению к которому сама государственность есть лишь поверхностная оболочка и орудие, не занимает еще великодержавного положения в мире. Дух России не может еще диктовать народам тех условий, которые может диктовать русская дипломатия. Славянская раса не заняла еще в мире того положения, которое заняла раса латинская или германская. Вот что должно в корне измениться после нынешней великой войны, которая являет собой совершенно небывалое историческое соприкосновение и сплетение восточного и западного человечества. Великий раздор войны должен привести к великому соединению Востока и Запада. Творческий дух России займет наконец великодержавное положение в духовном мировом концерте. То, что совершалось в недрах русского духа, перестанет уже быть провинциальным, отдельным и замкнутым, станет мировым и общечеловеческим, не восточным только, но и западным. Для этого давно уже созрели потенциальные духовные силы России. Война 1914 года глубже и сильнее вводит Россию в водоворот мировой жизни и спаивает европейский Восток с европейским Западом, чем война 1812 года. Уже можно предвидеть, что в результате этой войны Россия в такой же мере станет окончательно Европой, в какой Европа признает духовное влияние России на свою внутреннюю жизнь. Бьет тот час мировой истории, когда славянская раса во главе с Россией призывается к определяющей роли в жизни человечества. Передовая германская раса истощит себя в милитаристическом империализме. Призванность славянства предчувствовали многие чуткие люди на Западе. Но осуществление мировых задач России не может быть предоставлено произволу стихийных сил истории. Необходимы творческие усилия национального разума и национальной воли. И если народы Запада принуждены будут наконец увидеть единственный лик России и признать ее призвание, то остается все еще неясным, сознаем ли мы сами, что́ есть Россия и к чему она призвана? Для нас самих Россия остается неразгаданной тайной. Россия – противоречива, антиномична. Душа России не покрывается никакими доктринами. Тютчев сказал про свою Россию:

Умом России не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить.

И поистине можно сказать, что Россия непостижима для ума и неизмерима никакими аршинами доктрин и учений. А верит в Россию каждый по-своему, и каждый находит в полном противоречий бытии России факты для подтверждения своей веры. Подойти к разгадке тайны, сокрытой в душе России, можно, сразу же признав антиномичность России, жуткую ее противоречивость. Тогда русское самосознание освобождается от лживых и фальшивых идеализаций, от отталкивающего бахвальства, равно как и от бесхарактерного космополитического отрицания и иноземного рабства.

Противоречия русского бытия всегда находили себе отражение в русской литературе и русской философской мысли. Творчество русского духа так же двоится, как и русское историческое бытие. Это яснее всего видно на самой характерной нашей национальной идеологии – славянофильстве и на величайшем нашем национальном гении – Достоевском – русском из русских. Вся парадоксальность и антиномичность русской истории отпечатлелась на славянофилах и Достоевском. Лик Достоевского так же двоится, как и лик самой России, и вызывает чувства противоположные. Бездонная глубь и необъятная высь сочетаются с какой-то низостью, неблагородством, отсутствием достоинства, рабством. Бесконечная любовь к людям, поистине Христова любовь, сочетается с человеконенавистничеством и жестокостью. Жажда абсолютной свободы во Христе (Великий инквизитор) мирится с рабьей покорностью. Не такова ли и сама Россия?

Россия – самая безгосударственная, самая анархическая страна в мире. И русский народ – самый аполитический народ, никогда не умевший устраивать свою землю. Все подлинно русские, национальные наши писатели, мыслители, публицисты – все были безгосударственниками, своеобразными анархистами. Анархизм – явление русского духа, он по-разному был присущ и нашим крайним левым, и нашим крайним правым. Славянофилы и Достоевский – такие же, в сущности, анархисты, как и Михаил Бакунин или Кропоткин. Эта анархическая русская природа нашла себе типическое выражение в религиозном анархизме Льва Толстого. Русская интеллигенция, хотя и зараженная поверхностными позитивистическими идеями, была чисто русской в своей безгосударственности. В лучшей, героической своей части она стремилась к абсолютной свободе и правде, не вместимой ни в какую государственность. Наше народничество – явление характерно русское, незнакомое Западной Европе, – есть явление безгосударственного духа. И русские либералы всегда были скорее гуманистами, чем государственниками. Никто не хотел власти, все боялись власти, как нечистоты. Наша православная идеология самодержавия – такое же явление безгосударственного духа, отказ народа и общества создавать государственную жизнь. Славянофилы сознавали, что их учение о самодержавии было своеобразной формой отрицания государства. Всякая государственность представлялась позитивистической и рационалистической. Русская душа хочет священной общественности, богоизбранной власти. Природа русского народа сознается как аскетическая, отрекающаяся от земных дел и земных благ. Наши левые и революционные направления не так уже глубоко отличаются в своем отношении к государству от направлений правых и славянофильских, – в них есть значительная доза славянофильского и аскетического духа. Такие идеологи государственности, как Катков или Чичерин, всегда казались нерусскими, какими-то иностранцами на русской почве, как иностранной, нерусской всегда казалась бюрократия, занимавшаяся государственными делами – нерусским занятием. В основе русской истории лежит знаменательная легенда о призвании варяг-иностранцев для управления Русской землей, так как «земля наша велика и обильна, но порядка в ней нет». Как характерно это для роковой неспособности и нежелания русского народа самому устраивать порядок в своей земле. Русский народ как будто бы хочет не столько свободного государства, свободы в государстве, сколько свободы от государства, свободы от забот о земном устройстве. Русский народ не хочет быть мужественным строителем, его природа определяется как женственная, пассивная и покорная в делах государственных, он всегда ждет жениха, мужа, властелина. Россия – земля покорная, женственная. Пассивная, рецептивная женственность в отношении государственной власти – так характерна для русского народа и для русской истории. Нет пределов смиренному терпению многострадального русского народа. Государственная власть всегда была внешним, а не внутренним принципом для безгосударственного русского народа; она не из него созидалась, а приходила как бы извне, как жених приходит к невесте. И потому так часто власть производила впечатление иноземной, какого-то немецкого владычества. Русские радикалы и русские консерваторы одинаково думали, что государство – это «они», а не «мы». Очень характерно, что в русской истории не было рыцарства, этого мужественного начала. С этим связано недостаточное развитие личного начала в русской жизни. Русский народ всегда любил жить в тепле коллектива, в какой-то растворенности в стихии земли, в лоне матери. Рыцарство кует чувство личного достоинства и чести, создает закал личности. Этого личного закала не создавала русская история. В русском человеке есть мягкотелость, в русском лице нет вырезанного и выточенного профиля. Платон Каратаев у Толстого – круглый. Русский анархизм – женственный, а не мужественный, пассивный, а не активный. И бунт Бакунина есть погружение в хаотическую русскую стихию. Русская безгосударственность – не завоевание себе свободы, а отдание себя, свобода от активности. Русский народ хочет быть землей, которая невестится, ждет мужа. Все эти свойства России были положены в основу славянофильской философии истории и славянофильских общественных идеалов. Но славянофильская философия истории не хочет знать антиномичности России, она считается только с одним тезисом русской жизни. В ней есть антитезис. И Россия не была бы так таинственна, если бы в ней было только то, о чем мы сейчас говорили. Славянофильская философия русской истории не объясняет загадки превращения России в величайшую империю в мире или объясняет слишком упрощенно. И самым коренным грехом славянофильства было то, что природно-исторические черты русской стихии они приняли за христианские добродетели.

Россия – самая государственная и самая бюрократическая страна в мире, все в России превращается в орудие политики. Русский народ создал могущественнейшее в мире государство, величайшую империю. С Ивана Калиты последовательно и упорно собиралась Россия и достигла размеров, потрясающих воображение всех народов мира. Силы народа, о котором не без основания думают, что он устремлен к внутренней духовной жизни, отдаются колоссу государственности, превращающему все в свое орудие. Интересы созидания, поддержания и охранения огромного государства занимают совершенно исключительное и подавляющее место в русской истории. Почти не оставалось сил у русского народа для свободной творческой жизни, вся кровь шла на укрепление и защиту государства. Классы и сословия слабо были развиты и не играли той роли, какую играли в истории западных стран. Личность была придавлена огромными размерами государства, предъявлявшего непосильные требования. Бюрократия развилась до размеров чудовищных. Русская государственность занимала положение сторожевое и оборонительное. Она выковывалась в борьбе с татарщиной, в смутную эпоху, в иноземные нашествия. И она превратилась в самодовлеющее отвлеченное начало; она живет своей собственной жизнью, по своему закону, не хочет быть подчиненной функцией народной жизни. Эта особенность русской истории наложила на русскую жизнь печать безрадостности и придавленности. Невозможна была свободная игра творческих сил человека. Власть бюрократии в русской жизни была внутренним нашествием неметчины. Неметчина как-то органически вошла в русскую государственность и владела женственной и пассивной русской стихией. Земля Русская не того приняла за своего суженого, ошиблась в женихе. Великие жертвы понес русский народ для создания русского государства, много крови пролил, но сам остался безвластным в своем необъятном государстве. Чужд русскому народу империализм в западном и буржуазном смысле слова, но он покорно отдавал свои силы на создание империализма, в котором сердце его не было заинтересовано. Здесь скрыта тайна русской истории и русской души. Никакая философия истории, славянофильская или западническая, не разгадала еще, почему самый безгосударственный народ создал такую огромную и могущественную государственность, почему самый анархический народ так покорен бюрократии, почему свободный духом народ как будто бы не хочет свободной жизни? Эта тайна связана с особенным соотношением женственного и мужественного начала в русском народном характере. Та же антиномичность проходит через все русское бытие.

Таинственное противоречие есть в отношении России и русского сознания к национальности. Это – вторая антиномия, не меньшая по значению, чем отношение к государству. Россия – самая не шовинистическая страна в мире. Национализм у нас всегда производит впечатление чего-то нерусского, наносного, какой-то неметчины. Немцы, англичане, французы – шовинисты и националисты в массе, они полны национальной самоуверенности и самодовольства. Русские почти стыдятся того, что они русские; им чужда национальная гордость и часто даже – увы! – чуждо национальное достоинство. Русскому народу совсем не свойственен агрессивный национализм, наклонности насильственной русификации. Русский не выдвигается, не выставляется, не презирает других. В русской стихии поистине есть какое-то национальное бескорыстие, жертвенность, неведомая западным народам. Русская интеллигенция всегда с отвращением относилась к национализму и гнушалась им, как нечистью. Она исповедовала исключительно сверхнациональные идеалы. И как ни поверхностны, как ни банальны были космополитические доктрины интеллигенции, в них все-таки хоть искаженно, но отражался сверхнациональный, всечеловеческий дух русского народа. Интеллигенты-отщепенцы в известном смысле были более национальны, чем наши буржуазные националисты, по выражению лица своего похожие на буржуазных националистов всех стран. Человек иного, не интеллигентского духа – национальный гений Лев Толстой – был поистине русским в своей религиозной жажде преодолеть всякую национальную ограниченность, всякую тяжесть национальной плоти. И славянофилы не были националистами в обычном смысле этого слова. Они хотели верить, что в русском народе живет всечеловеческий христианский дух, и они возносили русский народ за его смирение. Достоевский прямо провозгласил, что русский человек – всечеловек, что дух России – вселенский дух, и миссию России он понимал не так, как ее понимают националисты. Национализм новейшей формации есть несомненная европеизация России, консервативное западничество на русской почве. И Катков, идеолог национализма, был западником, никогда не был выразителем русского народного духа. Катков был апологетом и рабом какой-то чуждой государственности, какого-то «отвлеченного начала». Сверхнационализм, универсализм – такое же существенное свойство русского национального духа, как и безгосударственность, анархизм. Национален в России именно ее сверхнационализм, ее свобода от национализма; в этом самобытна Россия и не похожа ни на одну страну мира. Россия призвана быть освободительницей народов. Эта миссия заложена в ее особенном духе. И справедливость мировых задач России предопределена уже духовными силами истории. Эта миссия России выявляется в нынешнюю войну. Россия не имеет корыстных стремлений.

Таков один тезис о России, который с правом можно было высказать. Но есть и антитезис, который не менее обоснован. Россия – самая националистическая страна в мире, страна невиданных эксцессов национализма, угнетения подвластных национальностей русификацией, страна национального бахвальства, страна, в которой все национализировано, вплоть до вселенской Церкви Христовой, страна, почитающая себя единственной призванной и отвергающая всю Европу, как гниль и исчадие дьявола, обреченное на гибель. Обратной стороной русского смирения является необычайное русское самомнение. Самый смиренный и есть самый великий, самый могущественный, единственный призванный. Русское и есть праведное, доброе, истинное, божественное. Россия – святая Русь. Россия грешна, но и в грехе своем она остается святой страной – страной святых, живущей идеалами святости. Вл. Соловьев смеялся над уверенностью русского национального самомнения в том, что все святые говорили по-русски. Тот же Достоевский, который проповедовал всечеловека и призывал к вселенскому духу, проповедовал и самый изуверский национализм, травил поляков и евреев, отрицал за Западом всякие права быть христианским миром. Русское национальное самомнение всегда выражается в том, что Россия почитает себя не только самой христианской, но и единственной христианской страной в мире. Католичество совсем не признается христианством. И в этом всегда был один из духовных источников ложного отношения к польскому вопросу. Россия, по духу своему призванная быть освободительницей народов, слишком часто бывала угнетательницей, и потому она вызывает к себе вражду и подозрительность, которые мы теперь должны еще победить.

Русская история явила совершенно исключительное зрелище – полнейшую национализацию Церкви Христовой, которая определяет себя как вселенскую. Церковный национализм – характерное русское явление. Им насквозь пропитано наше старообрядчество. Но тот же национализм царит и в господствующей церкви. Тот же национализм проникает и в славянофильскую идеологию, которая всегда подменяла вселенское русским. Вселенский дух Христов, мужественный вселенский логос пленен женственной национальной стихией, Русской землей в ее языческой первородности. Так образовалась религия растворения в матери-земле, в коллективной национальной стихии, в животной теплоте. Русская религиозность – женственная религиозность – религиозность коллективной биологической теплоты, переживаемой как теплота мистическая. В ней слабо развито личное религиозное начало; она боится выхода из коллективного тепла в холод и огонь личной религиозности. Такая религиозность отказывается от мужественного, активного духовного пути. Это не столько религия Христа, сколько религия Богородицы, религия матери-земли, женского божества, освещающего плотский быт. В. В. Розанов в своем роде гениальный выразитель этой русской религии родовой плоти, религии размножения и уюта. Мать-земля для русского народа есть Россия. Россия превращается в Богородицу. Россия – страна богоносная. Такая женственная, национально-стихийная религиозность должна возлагаться на мужей, которые берут на себя бремя духовной активности, несут крест, духовно водительствуют. И русский народ в своей религиозной жизни возлагается на святых, на старцев, на мужей, в отношении к которым подобает лишь преклонение, как перед иконой. Русский народ не дерзает даже думать, что святым можно подражать, что святость есть внутренний путь духа, – это было бы слишком мужественно-дерзновенно. Русский народ хочет не столько святости, сколько преклонения и благоговения перед святостью, подобно тому, как он хочет не власти, а отдания себя власти, перенесения на власть всего бремени. Русский народ в массе своей ленив в религиозном восхождении, его религиозность равнинная, а не горная; коллективное смирение дается ему легче, чем религиозный закал личности, чем жертва теплом и уютом национальной стихийной жизни. За смирение свое получает русский народ в награду этот уют и тепло коллективной жизни. Такова народная почва национализации Церкви в России. В этом есть огромная примесь религиозного натурализма, предшествующего христианской религии духа, религии личности и свободы. Сама христианская любовь, которая существенно духовна и противоположна связям по плоти и крови, натурализировалась в этой религиозности, обратилась в любовь к «своему» человеку. Так крепнет религия плоти, а не духа, так охраняется твердыня религиозного материализма. На необъятной русской равнине возвышаются церкви, подымаются святые и старцы, но почва равнины еще натуралистическая, быт еще языческий.

Большое дело, совершенное Вл. Соловьевым для русского сознания, нужно видеть прежде всего в его беспощадной критике церковного национализма, в его вечном призыве к вселенскому духу Христову, к освобождению Христова духа из плена у национальной стихии, стихии натуралистической. В реакции против церковного национализма Вл. Соловьев слишком склонялся к католичеству, но великая правда его основных стремлений и мотивов несомненна и будет еще признана Россией. Вл. Соловьев есть истинное противоядие против националистического антитезиса русского бытия. Его христианская правда в решении вопроса польского и еврейского всегда должна быть противопоставляема неправде Достоевского. Церковный национализм приводил к государственному порабощению Церкви. Церковь, которая есть духовный, мистический организм, пассивно отдавалась синодальной власти немецкого образца. Загадочная антиномичность России в отношении к национальности связана все с тем же неверным соотношением мужественного и женственного начала, с неразвитостью и нераскрытостью личности, во Христе рожденной и призванной быть женихом своей земли, светоносным мужем женственной национальной стихии, а не рабом ее.

Ту же загадочную антиномичность можно проследить в России во всем. Можно установить неисчислимое количество тезисов и антитезисов о русском национальном характере, вскрыть много противоречий в русской душе. Россия – страна безграничной свободы духа, страна странничества и искания Божьей правды. Россия – самая не буржуазная страна в мире; в ней нет того крепкого мещанства, которое так отталкивает и отвращает русских на Западе. Достоевский, по которому можно изучать душу России, в своей потрясающей легенде о Великом инквизиторе был провозвестником такой дерзновенной и бесконечной свободы во Христе, какой никто еще в мире не решался утверждать. Утверждение свободы духа, как чего-то характерно-русского, всегда было существенной особенностью славянофильства. Славянофилы и Достоевский всегда противополагали внутреннюю свободу русского народа, его органическую, религиозную свободу, которую он не уступит ни за какие блага мира, внутренней несвободе западных народов, их порабощенности внешним. В русском народе поистине есть свобода духа, которая дается лишь тому, кто не слишком поглощен жаждой земной прибыли и земного благоустройства. Россия – страна бытовой свободы, неведомой передовым народам Запада, закрепощенным мещанскими нормами. Только в России нет давящей власти буржуазных условностей, нет деспотизма мещанской семьи. Русский человек с большой легкостью духа преодолевает всякую буржуазность, уходит от всякого быта, от всякой нормированной жизни. Тип странника так характерен для России и так прекрасен. Странник – самый свободный человек на земле. Он ходит по земле, но стихия его воздушная, он не врос в землю, в нем нет приземистости. Странник – свободен от «мира», и вся тяжесть земли и земной жизни свелась для него к небольшой котомке на плечах. Величие русского народа и призванность его к высшей жизни сосредоточены в типе странника. Русский тип странника нашел себе выражение не только в народной жизни, но и в жизни культурной, в жизни лучшей части интеллигенции. И здесь мы знаем странников, свободных духом, ни к чему не прикрепленных, вечных путников, ищущих невидимого града. Повесть о них можно прочесть в великой русской литературе. Странников в культурной, интеллигентной жизни называют то скитальцами Русской земли, то отщепенцами. Есть они уже у Пушкина и Лермонтова, потом у Толстого и Достоевского. Духовные странники все эти Раскольниковы, Мышкины, Ставрогины, Версиловы и князь Андрей и Пьер Безухов. Странники града своего не имеют, они града грядущего ищут. Вл. Соловьев всегда чувствовал себя не обывателем и мещанином этой земли, а лишь пришельцем и странником, не имеющим своего дома. Таков был Сковорода – странник-мудрец из народа в XVIII веке. Духовное странствование есть в Лермонтове, в Гоголе, есть в Л. Толстом и Достоевском, а на другом конце – у русских анархистов и революционеров, стремящихся по-своему к абсолютному, выходящему за грани всякой позитивной и зримой жизни. То же есть и в русском сектантстве, в мистической народной жажде, в этом исступленном желании, чтобы «накатил дух». Россия – фантастическая страна духовного опьянения, страна хлыстов, самосожигателей, духоборов, страна Кондратия Селиванова и Григория Распутина, страна самозванцев и пугачевщины. Русской душе не сидится на месте, это не мещанская душа, не местная душа. В России, в душе народной есть какое-то бесконечное искание, искание невидимого града Китежа, незримого дома. Перед русской душой открываются дали, и нет очерченного горизонта перед духовными ее очами. Русская душа сгорает в пламенном искании правды, абсолютной, божественной правды и спасения для всего мира и всеобщего воскресения к новой жизни. Она вечно печалуется о горе и страдании народа и всего мира, и мука ее не знает утоления. Душа эта поглощена решением конечных, проклятых вопросов о смысле жизни. Есть мятежность, непокорность в русской душе, неутолимость и неудовлетворимость ничем временным, относительным и условным. Все дальше и дальше должно идти, к концу, к пределу, к выходу из этого «мира», из этой земли, из всего местного, мещанского, прикрепленного. Не раз уже указывали на то, что сам русский атеизм религиозен. Героически настроенная интеллигенция шла на смерть во имя материалистических идей. Это странное противоречие будет понято, если увидеть, что под материалистическим обличьем она стремилась к абсолютному. Славянский бунт – пламенная, огненная стихия, неведомая другим расам. И Бакунин в своей пламенной жажде мирового пожара, в котором все старое должно сгореть, был русским, славянином, был мессианистом. Таков один из тезисов о душе России. Русская народная жизнь с ее мистическими сектами, и русская литература, и русская мысль, и жуткая судьба русских писателей, и судьба русской интеллигенции, оторвавшейся от почвы и в то же время столь характерно национальной, – все, все дает нам право утверждать тот тезис, что Россия – страна бесконечной свободы и духовных далей, страна странников, скитальцев и искателей, страна мятежная и жуткая в своей стихийности, в своем народном дионисизме, не желающем знать формы.

А вот и антитезис. Россия – страна неслыханного сервилизма и жуткой покорности, страна, лишенная сознания прав личности и не защищающая достоинства личности, страна инертного консерватизма, порабощения религиозной жизни государством, страна крепкого быта и тяжелой плоти. Россия – страна купцов, погруженных в тяжелую плоть, стяжателей, консервативных до неподвижности, страна чиновников, никогда не переступающих пределов замкнутого и мертвого бюрократического царства, страна крестьян, ничего не желающих, кроме земли, и принимающих христианство совершенно внешне и корыстно, страна духовенства, погруженного в материальный быт, страна обрядоверия, страна интеллигентщины, инертной и консервативной в своей мысли, зараженной самыми поверхностными материалистическими идеями. Россия не любит красоты, боится красоты, как роскоши, не хочет никакой избыточности. Россию почти невозможно сдвинуть с места, так она отяжелела, так инертна, так ленива, так погружена в материю, так покорно мирится со своей жизнью. Все наши сословия, наши почвенные слои: дворянство, купечество, крестьянство, духовенство, чиновничество – все не хотят и не любят восхождения; все предпочитают оставаться в низинах, на равнине, быть «как все». Везде личность подавлена в органическом коллективе. Почвенные слои наши лишены правосознания и даже достоинства, не хотят самодеятельности и активности, всегда полагаются на то, что другие все за них сделают. И наш политический революционизм как-то несвободен, бесплоден и инертен мыслью. Русская радикально-демократическая интеллигенция, как слой кристаллизованный, духовно консервативна и чужда истинной свободе; она захвачена скорее идеей механического равенства, чем свободы. Иным кажется, что Россия обречена на рабство и что нет выхода для нее к свободной жизни. Можно подумать, что личность не проснулась еще не только в России консервативной, но и в России революционной, что Россия все еще остается страной безличного коллектива. Но необходимо понять, что исконный русский коллективизм есть лишь преходящее явление первоначальной стадии натуральной эволюции, а не вечное явление духа.

Как понять эту загадочную противоречивость России, эту одинаковую верность взаимоисключающих о ней тезисов? И здесь, как и везде, в вопросе о свободе и рабстве души России, о ее странничестве и ее неподвижности, мы сталкиваемся с тайной соотношения мужественного и женственного. Корень этих глубоких противоречий – в несоединенности мужественного и женственного в русском духе и русском характере. Безграничная свобода оборачивается безграничным рабством, вечное странничество – вечным застоем, потому что мужественная свобода не овладевает женственной национальной стихией в России изнутри, из глубины. Мужественное начало всегда ожидается извне, личное начало не раскрывается в самом русском народе. Отсюда вечная зависимость от инородного. В терминах философских это значит, что Россия всегда чувствует мужественное начало в себе трансцендентным, а не имманентным, привходящим извне. С этим связано то, что все мужественное, освобождающее и оформляющее было в России как бы нерусским, заграничным, западноевропейским, французским, или немецким, или греческим в старину. Россия как бы бессильна сама себя оформить в бытие свободное, бессильна образовать из себя личность. Возвращение к собственной почве, к своей национальной стихии так легко принимает в России характер порабощенности, приводит к бездвижности, обращается в реакцию. Россия невестится, ждет жениха, который должен прийти из какой-то выси, но приходит не суженый, а немец-чиновник и владеет ею. В жизни духа владеют ею: то Маркс, то Кант, то Штейнер, то иной какой-нибудь иностранный муж. Россия, столь своеобразная, столь необычайного духа страна, постоянно находилась в сервилистическом отношении к Западной Европе. Она не училась у Европы, что нужно и хорошо, не приобщалась к европейской культуре, что для нее спасительно, а рабски подчинялась Западу или в дикой националистической реакции громила Запад, отрицала культуру. Бог Аполлон, бог мужественной формы, все не сходил в дионисическую Россию. Русский дионисизм – варварский, а не эллинский. И в других странах можно найти все противоположности, но только в России тезис оборачивается антитезисом, бюрократическая государственность рождается из анархизма, рабство рождается из свободы, крайний национализм из сверхнационализма. Из этого безвыходного круга есть только один выход: раскрытие внутри самой России, в ее духовной глубине мужественного, личного, оформляющего начала, овладение собственной национальной стихией, имманентное пробуждение мужественного, светоносного сознания. И я хочу верить, что нынешняя мировая война выведет Россию из этого безвыходного круга, пробудит в ней мужественный дух, покажет миру мужественный лик России, установит внутренне должное отношение европейского Востока и европейского Запада.

iknigi.net

Душа России | Православие и мир

Читайте также статьи протопресвитера Александра Шмемана:

Можно ли верить, будучи цивилизованным?

Закабаление человека атеистическим обществом

Что такое пост в наши дни?

Фотографии Герд Людвига

От редакции: В журнале National Geographic вышла статья Сергея Александровича Шмемана о Русской Православной Церкви, представляем ее нашим читателям. Перевод с английского специально для «Православие и мир» Валерии и Юлии Посашко

По мере удаления от Москвы новая Россия постепенно остается позади.

Пробки и пропитанный выхлопными газами воздух, огромные торговые центры и сверкающие рекламные щиты недавних «ударных» лет сменяются серыми пригородами и ржавеющими заводами советской эпохи. Все это, в свою очередь, растворяется в бесконечных сосновых и березовых чащах, перемежающихся полями и вневременными деревушками с бревенчатыми избами. То и дело показывается на горизонте причудливо украшенные колокольни, их позолоченные купола переливаются в лучах яркого весеннего солнца.

Мы возвращаемся в глубинку, в ту Россию, которую так любят славянофилы, эмигранты и художники.

И мы направляемся в самое ее сердце.

Цель наша – Муром, один из древнейших русских городов. Выстроенный на семи холмах на левом берегу реки Оки, в средние века Муром был гордым бастионом на восточной окраине древней Руси. Так было до тех пор, пока империя, все более расширявшая свои пределы, не оставила его позади, в своей глубине, бедным провинциальным городком, славившимся своими монастырями, исторической памятью и легендами. Советские правители пытались уничтожить и это, и сегодня Россия пытается восстановить свою прерванную связь с прошлым. Это прошлое – частичка и моей жизни.

Четыре столетия тому назад благочестивая молодая девушка приехала сюда в качестве жены «мужа знатного рода и состоятельного». Несмотря на жизнь, полную тяжелейших испытаний – постоянное отсутствие мужа, уходившего в военные походы, рождение 13 детей, смерть 8-ми из них, голод, эпидемии, военные вторжения, разруха и разбой времени, получившего в истории наименование Смутного – Иулиания Осорина оставалась непоколебимой в своей вере и милосердии. После своей смерти в 1604 году она была канонизирована Русской Православной Церковью как святая праведная Иулиания Лазаревская — по названию деревни в пригородах Мурома, где она жила. Ее канонизация должна была послужить для людей, поддавшихся панике и страху, ярким доказательством того, что святость достижима не только через монашеский постриг, но и через жизнь в семье, в миру.

Моя мать, урожденная Иулиания Осоргина, названая в честь святой, является ее прямым потомком.

Мне доводилось бывать в Муроме и прежде, в то время, когда Россия вступала в очередную полосу испытаний. Это был март 1992 года. Вскрылся лед на реке Оке, и повсюду в воздухе витал запах перемен, новых начинаний. Я был тогда — в течение последних лет существования Советского Союза, в 1980-х годах — начальником московского представительства газеты New York Times и возвращался, чтобы написать о падении коммунистического режима и возрождении новой России.

Это был головокружительный и полный хаоса период, время сомнений и великих надежд – на торжество демократии, экономической свободы, и, возможно более всего – надежд на духовное обновление. Русская Православная Церковь восставала из пепла советской эпохи и миллионы русских людей бросились креститься. Большинство из них лишь смутно догадываясь о религиозном значении этого Таинства, но жадно желая вернуть свое прошлое и восстановить свою идентичность, которые в течение 75 лет коммунисты пытались уничтожить. Тысячи разрушенных церквей – включая и те, которые в советские времена использовались как склады, фабрики или коровники – вернулись к своему первоначальному назначению, и, в конечном счете, – к своему первозданному благолепию и величию. Величественный Храм Христа Спасителя, взорванный по приказу Сталина в 1931 году, был заново возведен на берегах Москвы-реки. Верующие, которые вынуждены были уйти в подполье, затаиться во времена советской власти, встрепенулись и принялись энергично восстанавливать приходы, сиротские дома, хосписы и школы. Тысячи мужчин были рукоположены в священники, еще многие тысячи – давали монашеские обеты, все в сильном стремлении восстановить свою путеводительную веру.

На протяжении почти десяти веков Русская Православная Церковь, с ее величественной литургией и иконографией, была неотъемлемой частью русской национальной идентичности и истории. Я был достаточно русским, чтобы глубоко почувствовать: вера моих предков снова возвращается к жизни. В то же время, как западный репортер, я задавался вопросом: куда может привести это стремительное погружение в прошлое, зачастую идеализированное и лишь смутно осознаваемое? Станет ли Православная Церковь действительно мощной силой, способствующей продвижению реформ, способной и дерзающей говорить правду Кремлю? Или она вновь займет то положение, которое отводилось ей в течение столетий царского режима, снова превратится лишь в красивую декорацию и инструмент авторитарного режима?
Эти вопросы волновали не одну только Церковь; на кону стоял вопрос о будущем России. Через несколько лет после крушения СССР один русский профессор, Джеймс Х. Биллингтон, ныне директор библиотеки Конгресса в США, писал следующее: «От того, сможет ли Русская Православная Церковь вырваться из-под гнета государства и стать совестью и сознанием нации, во многом будет зависеть, сможет ли Россия создать новую, демократическую и гражданскую культуру или вернется к темному и губительному авторитаризму». С тех пор, кажется, этот мрачный сценарий начинает осуществляться, ведь церковные лидеры стали заодно с агрессивным, антидемократичным Кремлем. Однако когда я вернулся в Муром в прошлом году, мне захотелось узнать – продолжает ли частичка милосердия и благочестия св. Иулиании жить в возрожденных церквах.

Кроме того, у меня были причины полагать, что дух, открытый вопросам и исканиям, отнюдь не чужд некоторой части верующих. Мой отец, протопресвитер Александр Шмеман — православный священник и богослов, кто, подобно и моей матери, являлся «сыном русской эмиграции» — был широко известен в эмигрантских кругах и среди интеллектуалов Советского Союза благодаря своим книгам и передачам на Радио «Свобода» (правительство США транслировало это радио через Железный Занавес). Будучи, с одной стороны, до конца русским и одновременно не без гордости считая себя человеком западным, он прожил большую часть своей жизни в Соединенных Штатах и много времени посвятил выведению православной веры из «национального гетто», раскрытию ее универсальной миссии. В 2005 году дневники, которые он вел с 1973 года до самой своей смерти в 1983 году, были опубликованы в России. К моему изумлению, они немедленно сделались сенсацией среди множества верующих и мыслящих русских людей. Мне хотелось понять, почему размышления западного священника нашли такой мощный отклик в сердцах людей?
Муром, в который я вернулся, изменился мало. Несколько ночных клубов, заправочных станций, сервисов, рекламные щиты, разумеется — однако, если какая-то часть денежных потоков и просочилась из Москвы, то осела она явно в отдалении от этих краев. До сих пор нет постоянного моста через Оку — только понтонный, на лето. На дорогах, как и прежде, полно коварных ухабов, старые деревянные дома обветшали и накренились. Впрочем, есть и одно существенное изменение: монастыри и церкви на высоких обрывах над рекой теперь отреставрированы и сияют во всем своем великолепии.

Датируемый началом 11-го века, Спасский монастырь является одним из старейших во всей России. До 1995 года он был приспособлен под армейские бараки, после чего оказался заброшен и превратился в серые и зловонные руины. Русская Православная Церковь поручила энергичному священнику, отцу Кириллу Епифанову, дело восстановления исторического религиозного центра. Начал он с того, что построил пекарню, чтобы этим обеспечивать немногочисленную братию. Затем, привлекая откуда только возможно спонсоров и рабочую силу, он заново отстроил церкви и восстановил угодья. Результат получился ошеломляющий: полные автобусы паломников теперь приезжают, чтобы увидел чудо воссозданной в своем средневековом величие обители. На безукоризненно ухоженной территории расположился также птичник для кур и процветающая пекарня, наполняющая воздух ароматом свежевыпеченного хлеба.
Спасский – один из сотен монастырей, восстановленных в «оттепель», наступившую с началом горбачевской перестройки в конце 1980-х. В 1987 году в России было только 3 монастыря; теперь их насчитывается 478. В ту пору существовало всего лишь 2 семинарии; сегодня их 25. Наиболее поразительным явился бум строительства церквей — от 2000 при Горбачеве до 13000 на сегодняшних день. Русская Православная Церковь превращалась в мощный социальный институт, с дюжиной издательских домов и несколькими сотнями развивающихся газет, журналов, веб-сайтов.

Когда я встретился с отцом Кириллом, он только что вернулся из паломничества в Восточные Православные монастыри на Святой Горе Афон в Греции. Крупный мужчина, с громогласным голосом и густой черной бородой, он раздавал подарки своим монахам, как любящий, но строгий отец. Всегда в движении, с вечно развивающейся за ним рясой, он, казалось, являл собой тот идеал лидера, который так необходим был возрождающейся Церкви – наставник и начальник, с энергией, бьющей через край, энтузиазмом и верой. Однако , за чашкой чая в своем сводчатом кабинете отец Кирилл смягчается .
«Найти деньги и восстановить здания – это самая легкая часть работы», — объясняет он. – «Паломники? Большая часть из них – «религиозные туристы», приезжающие набрать «сувениров». Даже монахи – сегодня они в одном монастыре, завтра – в другом. В Церкви по-прежнему нет настоящей религиозной жизни, настоящего духовного возрождения».
«Советский режим был продуктом неверия, но, по крайней мере, он позволял истинным верующим жить огнем своей веры», — говорит о. Кирилл. «Сегодня же мы больше заняты борьбой с сектами и «врагами», чем стяжанием покаяния. Вот эти-то силы и терзают Церковь изнутри».

Он рассказывает, что для множества людей, бросившихся креститься с первым дуновением свободы, религиозная жизнь на этом и закончилась. Раздаются голоса иных священников и верующих, сетующих на упадок интереса к вере в массе простых русских людей, а также на тенденцию официальной церкви к движению в сторону ксенофобии и национализма.
Посещение церкви носит эпизодический характер — поскольку Русская Православная Церковь сегодня не ведет учетную запись прихожан и не фиксирует членства в Церкви. По словам историка Церкви Николая Митрохина, около 60% русских сегодня называют себя православными – они могут быть крещены, венчаны и похоронены по церковным канонам – однако менее 1 % посещают церковь хотя бы раз в месяц. Согласно другим источникам, эта цифра доходит до 10%. Одной из причин такого эпизодического характера религиозной жизни может быть и не вполне дружественное и открытое отношение Церкви к простым людям, неискушенным в вопросах церковных традиций, как я мог наблюдать это в Муроме.
Мощи св. праведной Иулиании сегодня покоятся в ярко-желтой церкви святого Николая на Набережной, ненадежно взгромоздившейся у крутого обрыва. Когда я, желая отдать дань почтения, вошел в храм, там как раз проходило крещение двух младенцев. Тучный священник, строгий и нетерпеливый в отношении к молодым родителям и крестным, казалось, был более заинтересован в том, чтобы поскорее уже закончить чин, нежели в том, чтобы сделать его понятным для присутствующих.

«Давайте, давайте, раздевайте их!» — рявкал он, – «Как я могу в таком виде опустить их в воду? Дай ему свечу, чтобы держал. Нет! В правой руке! Что вы делаете?» Младенцы орут, мерцают фотовспышки, родители спорят, и вот чин крещения, по-видимому, кое-как подходит к концу.
В другом пределе церкви женщина средних лет в яростно замотанном вокруг головы белом платочке отчитывает меня за то, что я фотографирую мощи св. Иулиании. «Вас священник благословил фотографировать?» — допытывается она. – «Фотография без благословения все равно принесет только несчастье!»
За годы моего пребывания в Советском Союзе я уже знаком с этим типом прихожанок. В немногих открытых в те времена церквях всегда были женщины, подобные этой – женщины, которые выскабливали полы и начищали подсвечники, которые выстаивали все церковные службы, в то время как всех остальных советская пропаганда отпугнула от храма. В каком-то смысле, они вынянчили Церковь в долгий период ее пленения. Они явились блюстительницами церковного благочестия и традиций: «Станьте здесь! Повернитесь в сторону алтаря! Перекреститесь!». Они были невыносимы, но Церковь перед ними в неоплатном долгу. Поэтому я делаю то же, что и все русские, столкнувшиеся с этими активистками: кланяюсь и покорно убираю свой фотоаппарат.

Послушание и обрядовость правили Русской Церковью еще со времен Крещения Руси в 988 году, когда князь Владимир, правитель Киевской Руси, повелел своему народу креститься в Днепре. Согласно легенде, знакомой всякому русскому человеку, Владимир отправил посланников во все концы земли на поиски новой веры для своего языческого народа. Послы, отправленные в Константинополь, вернулись домой в великом трепете от того восточного греческого обряда, свидетелями которого они стали в Соборе Святой Софии – тогда самом большом храме в мире. «Не знали мы, стоим ли на земле или на небе», — рассказывали они.
Религия, принесенная на Русь князем Владимиром, сформировала русский народ, и, в свою очередь, была им преобразована. Православные монастыри становились духовными, экономическими, культурными и, по временам, оборонительными центры государства. Храмы, возводимые по всему лицу русской земли, вызывали благоговейный трепет своим величием и непоколебимой верностью традиции. До сегодняшнего дня языком Церкви является устаревший, но сладкозвучный церковнославянский язык. Священники в своих блистающих одеждах отделены от остального собрания искусно изготовленной стеной иконостаса; большую часть Литургии поет хор, часто исполняя песнопения, сочиненные величайшими русскими композиторами. Для православных верующих этот опыт так же таинственен и неотмирен, как прямы и неприукрашены для баптистов их собрания.

Во время своего первого приезда в Муром меня поразила рака с мощами святой Иулиании – позже мощи были перенесены в недавно восстановленный храм. Рядом покоятся мощи двух муромских князей – святого Константина Муромского и его сына, святого Михаила. Святой Константин приехал в эти тогда еще необжитые земли, чтобы насадить свою веру и утвердить свою власть. Это часть древнего русского предания: праведные князья-воины, несшие свет Православия, неустанные служители Церкви, бывшие ей опорой в трудные времена. Через века русские пронесли сознание своей особой миссии, уникальной духовности, нашедшей выражение в названии «Святая Русь».
Вызывающая благоговение грандиозность особенно бросается в глаза в московской резиденции Патриарха Алексия Второго – последнего главы Русской Православной Церкви. Молчаливые клирики в черных мантиях обращаются только к «Его Святейшеству». Огромные полотна на обшитых темными панелями стенах изображают эпические моменты из истории религиозной жизни России. Ассистенты инструктируют посетителей, где стоять, когда в комнату войдет Его Святейшество.
Но Патриарх входит, улыбаясь и тепло приветствуя меня (нам уже доводилось встречаться несколько раз в начале 1990-х). Он просит подать чай и заботливо предлагает отведать шоколада.

Алексий выглядел очень крепким и бодрым для человека 79 лет, несмотря на то, что страдал от проблем с сердцем и с дыханием, которые меньше чем через год и свели его в могилу.
«С проявлением болезни я стал меньше участвовать в богослужениях. Однако все-таки возглавляю по 150 служб в год» — рассказывал он мне. Потом, с огоньком в глазах, добавил: «Врач, который измеряет мне давление, говорит, что оно довольно высокое до службы, но после всегда нормальное».
Алексий возглавлял Русскую Православную Церковь с момента ее возрождения в 1990 году до самой своей смерти в декабре 2008 года. Его история – это история Церкви и ее противостояния с государством. Он родился в Эстонии в 1929 году в семье русских дворян-эмигрантов и 40 лет служил сначала священником, а затем епископом в условиях советского режима. В те времена коммунисты низвергли Церковь до положения полулегального «культа» и вынуждали «служителей культа» играть в непрекращающуюся унизительную игру с заговорами и обманами. Алексий никогда не отрицал своих попыток договориться с государственными «органами», но настаивал на том, что каждое его действие было направлено на сохранение главной функции Церкви. «Во времена самых тяжелых репрессий Церковь не пряталась в катакомбы, — говорит он. – Она продолжала совершать таинства, продолжала молиться».

Алексей считал своим долгом установить личности «новомученников и исповедников» — жертв советских репрессий, почитаемых Церковью как пострадавших за веру Христову. Он выделил четвертую субботу после Пасхи для совершения специальной службы в памяти о как минимум 20 тысячах «врагах советского государства», которые в разгар гонений, в 1937-38 годах, были расстреляны и похоронены в общей могиле на юге Москвы.
Позже я присоединился к тысячам москвичей, когда Патриарх вместе с множеством епископов и священников приступил к совершению Божественной Литургии. Некоторые люди ставили зажженные свечи прямо в поросшие травой насыпи, возникшие на месте траншей, куда сбрасывали расстрелянных. На небольшой доске объявлений были вывешены фотографии некоторых из тех, кто был здесь казнен: бородатый монах, священник со взъерошенными волосами, женщина-еврейка, студент – их глаза или широко раскрыты в ужасе или полуприкрыты в подавленности и безразличии. В списке можно найти точные сведения о расстрелах: сколько было убито, в какой день. 10 декабря 1937 года: казнено 243 человека. Всего за этот месяц: 2376. 28 Мая 1938 года: 230. Всего за месяц: 1346.

В одно время по стране прокатился недовольный рокот из-за того, что Церковь единолично присвоила себе славу пострадавших здесь, хотя среди них были отнюдь не только ее служители. Действительно, тысячи епископов, священников, диаконов, монахов и монахинь погребены здесь рядом с большевиками, монархистами, троцкистами, обвиненными в контрреволюционной деятельности, с евреями, «кулаками», «социальными изгоями», ставшими жертвами Сталинской оргии смерти.
Но Патриарх Алексий решительно сказал: «Сейчас мы возвращаемся к нашей истории. Мы должны вспомнить ее». Он говорил так, словно эти расстрелянные были его братьями и сестрами: «Вы можете себе представить? Архимандриту Крониду, последнему наместнику Троице-Сергиевой Лавры, было 83 года. Они привезли его сюда на носилках и расстреляли».
Ненависть коммунистов к священнослужителям подогревалась историческими фактами. Веками Русская Православная Церковь была служанкой у царей и князей. Император считался главой Церкви и все решения о назначениях, наградах и продвижении по службе проходили через императорский двор.
В 1990 году Алексий стал первым после революции Патриархом, который был избран без прямого вмешательства правительства. «Нам удалось установить совершенно новые отношения с властью», — рассказывал он. — «Такие, каких не было еще никогда». Он настаивал на том, что Церковь не намеревается стать государственной, и обращал внимание на то, что запретил духовенству занимать выборные должности (?) .

Но противники обвиняют Алексея и его прелатов в том, что в порыве ликования они не распознали признаков огосударствления Церкви и ничего не сделали для того, чтобы предупредить скатывание Кремля в авторитаризм. Несмотря на то, что в Конституции Российской Федерации провозглашено отделение Церкви от государства, все три российских президента – Борис Ельцин, Владимир Путин и Дмитрий Медведев – регулярно появляются в храмах перед объективами телекамер, а епископы и священники оказываются неотъемлемой частью государственной машины. Эта близость создает за рубежом впечатление, что РПЦ и Кремль работают вместе над созданием нового Российского самодержавия. Представители Церкви это отрицают. Они указывают на разногласия и неутихающие споры между государством и Церковью, например, по поводу права владения церковными ценностями или по вопросу религиозного образования. Если Церковь и государство в чем-то и сотрудничают, утверждают они, так это в серьезном и комплексном поиске новой постсоветской идентичности. В этом поиске модель царской России может лишь отчасти служить образцом, конечный результат пока не найден.
Тем не менее, привилегированное положение Русской Православной Церкви часто выливается в ущемление других деноминаций и религий – особенно тех, которые, справедливо или несправедливо, воспринимаются как западные.

На окраине южного города Ростов-на-Дону Александр Кириллов отпирает ворота большой только недавно построенной баптистской церкви. Как говорит глава этой общины, власти, сославшись на бюрократические проблемы – отсутствие какого-то ежегодно оформляемого документа – закрыли ассоциацию, к которой принадлежит эта церковь. «Да, конечно, мы просчитались. Но они могли хотя бы выслать нам уведомление, напомнить о том, что нужно оформить этот документ». Настоящая причина закрытия, утверждает он, заключается в том, что его община не принадлежит к господствующей баптистской группе, признанной властями и организованной «сверху». «Они не привыкли к тому, что помимо официально признанных могут существовать и иные деноминации, поэтому и не считают нужным дать нам свободно существовать», — говорит Кириллов. – «Православная Церковь – господствующая, и поэтому, само собой, она представлена во всех сферах власти. Я смотрел новости: открыта новая артиллеристская академия, приезжают студенты, и при всем при этом присутствует православный священник. Зачем?».
Одна из причин уводит нас обратно в первые постсоветские годы, когда распространившиеся вслед за политическим переворотом культ потребления, коррупция и хаос сменили эйфорию свободы на разочарование и крах иллюзий.

Реакционеры в правительстве и в Церкви обвиняли Запад в сознательном уничижении России, стали подозревать различные деноминации и группы в связях с либеральными демократиями. Из лагеря «правых» слышались призывы вернуться к своим корням, к Святой Руси.
Поразительно мрачные и ретроградные идеи стали открыто высказываться на веб-сайтах националистов и крайне реакционных православных. Среди таких идей – предложение канонизировать Распутина и Ивана Грозного, одних из самых скверных персонажей русской истории, которых экстремисты предлагали воспринимать как «защитников Святой Руси».
Недалеко от Санкт-Петербурга возвышаются над Финским заливом запустевшие, ветшающие летние дворцы, принадлежавшие некогда русским императорам и знати. За одной из таких обращающихся в развалины усадеб стоит небольшая, наполовину отреставрированная часовня. Внутри передо мной предстает зрелище, которое заставляет меня открыть рот от удивления – иконой, изображающей Иосифа Сталина. Вокруг его головы нет нимба, но его благословляет святая.
Икона иллюстрирует легенду, согласно которой в начале Второй мировой войны Сталин тайно посетил святую Матрону Московскую – слепую и парализованную женщину, к которой не иссякал поток людей, ищущих духовного руководства и помощи, вплоть до ее смерти в 1952 году. Если верить легенде, она наказала советскому диктатору не сдавать Москву немецким захватчикам, но мужественно и твердо держать удар.

Священник, служащий в этой часовне – Евстафий Жаков – убежденный националист, очень уважаемый прихожанами за харизматические проповеди. В интервью газете правого толка «Завтра» он защищает икону, основываясь на том, что на Руси издавна существовала традиция, когда святые благословляли воинов перед битвой.
«Но ведь Сталин был атеистом», — возражает журналист.
«Откуда вы это знаете?» — парирует отец Евстафий. Два Патриарха времен войны признавали Сталина верующим и «я склонен соглашаться больше с ними, чем со всеми этими либералами и демократами».
Пока в каких-то темных углах Церкви такие люди, как отец Евстафий, провозглашают убийц миллионов людей заступниками Святой Руси, многие священнослужители, придерживающиеся официальных взглядов, занимаются более благородными делами: реабилитацией наркоманов, помощью детям-сиротам, донесением Христова всепрощения до заключенных.

В залитом светом детском доме в Санкт-Петербурге 4-летний Никита с удовольствием показывает мне свои игрушки и гордо объявляет, что скоро мама привезет ему подарок. Он еще не может понять, что оказался здесь потому, что его мать – наркоманка, она просто не в состоянии заботиться о сыне.
Отец Александр Степанов, бывший физик, с момента своего рукоположения около 20 лет назад занимается теми, кто стал для общества изгоями. «Меня сразу же направили в тюрьму», — усмехается он, вспоминая, как начинал свое служение с чтения и обсуждения Библии с заключенными. – «Я не имел ни малейшего представления об этом мире золотых зубов и татуировок».
Всякая частная социальная работа была в Советском Союзе под строгим запретом – ведь считалось, что в раю для рабочих и крестьян нет и не может быть социальных проблем. Но после крушения СССР отец Александр столкнулся с нехваткой людей, желающих включиться в эту деятельность, в то время как западные церкви с готовностью предлагали свою помощь. Сегодня отец Александр добился выделения для своей работы двух реконструированных домов на петербургской набережной, под его опекой находится приходской храм, детский дом, приют для сирот, дом для реабилитации проблемных подростков и объединение волонтеров, посещающих больницы и тюрьмы. Еще у него есть радиостанция на чердаке и канцелярия летнего лагеря в подвале. Никакой уголок не пропадает всуе, как не пропадает даром ни одна минута личного времени отца Александра – его телефон постоянно разрывается от звонков (а мелодия входящего вызова, между прочим, звон колоколов).
Как рассказывает священник, при многих церквях сегодня возникают группы добровольцев, реализуются социальные программы. Однако государство старается вернуть себе монополию на социальную работу. «Правительство не желает помогать благотворительным инициативам Церкви, — с грустью объясняет отец Александр. — Оно заставляет нас выпрашивать у него крохи».
Не оказывая почти никакого противодействия «темному и губительному авторитаризму», о котором 15 лет назад предупреждал Джеймс Х.Биллингтон, Церковь совершает грубейшую ошибку. Но вместе с тем какое-то светлое и многообещающее начало пробуждается в России – в этом не может сомневаться тот, кто хоть раз наблюдал, с какой неимоверной самоотдачей и любовью восстанавливаются церкви, оживает благотворительность.
Проходя по коридорам сиротского приюта в Санкт-Петербурге или прогуливаясь по восстановленному Муромскому монастырю, я не устаю поражаться тому, как заново рождается религия, которую так безжалостно травили на протяжении десятков лет. Теперь я начинаю понимать, почему дневники моего отца вызвали среди русских такой резонанс. Записи, которые он вел на протяжении последних 10 лет своей жизни – это путешествие в мир идей, книг, открытий, загадок и радостей православного верующего и священника. Он пережил те же разочарования и горести, которые выпали на долю русских в эти последние неспокойные годы, и как бы ни был тяжел его крест – в том числе крест его болезни, рака – он, подобно святой Иулиании, нес его покорно и благодарно, как подобает христианину. Это была главная идея, лейтмотив дневника: в летописи ежедневных забот и мыслей священника с Запада русские нашли подтверждение тому, что их собственные сомнения, разочарования, беды – не катастрофа, пока они непоколебимы в вере и быстры на дела милосердия.
Утро воскресного дня в Муроме, я просыпаюсь под звон церковных колоколов. В монастырь стекаются паломники, но добродушная экономка отца Кирилла предлагает довезти меня до села Лазарево – родины святой Иулиании. Старинная церковь, которую посещала святая, наконец, снова открыта.
Мы едем мимо заброшенных советских военных заводов к небольшому поселению из нескольких деревянных изб, окружающих огромную обветшалую церковь, где еще ведутся реставрационные работы. Вдоль стен сложены груды кирпичей и мешков с цементом, до двери храма можно добраться только по мосту из шатких деревянных досок. Внутри – скромный иконостас, икона святой Иулиании.
Два десятка местных жителей, в основном женщины, собрались на Литургию. Никакой суеты, никакой политики, никаких переоценки ценностей, а лишь тихое обращение к простой женщине, которая жила, молилась и страдала здесь почти так же, как они: «О, блаженная, исходатайствуй и стране твоей Российской и всем в рассеянии сущим мир и благоденствие, наипаче же к твоему древлему благочестию возвращение…»
Сергей Шмеман, автор книги «Отголоски родной земли: 2 столетия русской деревни» ( Echoes of a Native Land : Two Centuries of a Russian Village ).
Герд Людвиг время от времени пишет о России для журнала National Geographic .
Перевод с английского специально для «Православие и мир» Валерии и Юлии Посашко

www.pravmir.ru
Душа России / Православие.Ru

Великий поэт всегда все знает о себе. Поединки, в которых были убиты Пушкин и Лермонтов, предсказаны ими так, как будто они вначале были убиты, а потом ожили, чтоб их описать.
Ко времени Есенина дела в России настолько устрашнились, что ему не надо даже было быть провидцем, чтобы сказать: «…меня под лай собачий похоронят». И похоронили, вначале убив. Под лай. Даже и не собачий, хуже – человеческий лай тех, кто ненавидел Россию.
Мне не надо листать книги Есенина, чтобы освежить в памяти его строки, они во мне, как во всяком русском, кажется даже, что они вошли в генный состав национального кода.
Я хотел взять для заголовка слова о Есенине, его строчку. Их вспыхивало в памяти множество, и все они были пророческими, душевными, пронзительными. «Все мы, все мы в этом мире тленны…» – какая горечь всезнания, какой упрек дорогим ему людям. «Я пришел на эту землю, чтоб быстрей ее покинуть», – вот истинно лермонтовское, горькое понимание мгновения земной жизни.
У Лермонтова душа томится тем, что слышала небесные звуки, которых не могут заменить «скучные песни земли», но разве не всякая наша душа – небожительница, но только поэты сохраняют в себе голос неба, диктующий им дивные откровения.
Следствие любви – страдание, и страдание – жизнь ДУШИ
«Всю душу выплещу в слова», – вот это он и сделал. Именно всю, именно выплескал. «Много любил я и много страдал», – какая точность в том, что вначале любил, а потом страдал. Многие ли понимают, что следствие любви – страдание, и что страдание – жизнь ДУШИ.
«Я давно ищу в судьбе покоя», – вот признание, родственное пушкинскому «давно, усталый раб, замыслил я побег в обитель дальнюю…». Но не суждено русским поэтам уединение, уж если Россия живет на семи ветрах, то ее поэты и подавно.
«Друзья! Друзья!» Какой раскол в стране…». И можно еще много-много строк Есенина выписывать, и любая из них годится к объяснению его судьбы.
Какой поэт! Какая страшная судьба! Кто сохранил Есенина? Ведь его не издавали, запрещали. Троцкие и Бухарины ненавидели, литературные «шестерки» при жизни обтявкивали, после смерти замалчивали.
Есенина сохранил народ в самом прямом и точном смысле этого слова. Переписывали от руки, пели тайком. Мальчишками у костра мы кричали: «Выткался на озере алый свет зари…», мы знали наизусть запретное творчество. Как смешны были усилия врагов России лишить нас национального достояния!
Представляю Есенина очень ранимым, его хочется защищать и жалеть. Никакой он не драчун, не атаман, это все внешнее, он и сам хочет, чтобы его пожалели, хотя вроде бы и говорит: «Кого жалеть, ведь каждый в мире странник», казалось бы, заявляет: «Не жалею, не зову, не плачу», – но у самого такая пронзительная жалость ко всему живому. Он сам – часть природы, он брат травинкам и деревьям, он понимает извечных спутников человека – животных, как никто до него не понимал. Лошадь у Толстого, собака у Чехова, слон у Куприна – литературные образы, у Есенина собаки и коровы – часть его судьбы. Какая жуткая тоска коровы по убитому сыну-теленку, «на колу, под осиной, шкуру трепал ветерок», какая истошная судьба собаки, у которой топят детей, как долго дрожит незамерзающая вода в полынье над утопленными щенками, как «показался ей месяц над хатой одним из ее щенков», а вспомним «золото овса» в цилиндре – модной шляпе того времени – для заезженной городской клячи.
Но когда «снова выплыли годы из мрака», то есть когда Сергей Есенин стал широко издаваться, опасность, что запретный плод не будет сладок, если уже не запретен, Есенину не угрожала. А сколько полопалось авторитетов, сколько громких фамилий потеснилось, чтобы дать дорогу «последнему поэту деревни», как называл себя Есенин. И ведь хорошие, например, поэты Мандельштам, Асеев и Пастернак, а до Есенина им, как до звезд. Он – для всех, они – для единиц.
И чем дальше, тем больше любовь к Есенину. А будет она еще обостреннее, еще спасительнее, ибо вошел грех в мир, растление коснулось многих в России, многие побежали, «задрав штаны», за хвостом позеленевшего золотого тельца, и русской деревни уже нет, нет той, есенинской, деревни. И велик наш надгробный плач, и велика наша надежда на то, что «земля и на ней человек» выдержат теперешние испытания. И говорим мы «в чужой и хохочущий сброд: «Ничего, мы споткнулись о камень, это к завтраму все заживет».
Помню, меня однажды до слез потрясла одна строчка из Есенина. Я был один среди осеннего поля и услышал крик птиц, поднял голову – улетали журавли. Что такое для русского улетающие журавли, объяснять не надо. И вдруг пронзила меня до сердечной боли есенинская строка «а журавлей относит ветер вдаль», ведь не ветер относит, ведь сами летят. Но сказал поэт, и я верю – журавлей относит ветер вдаль.
Ветер над Россией, какой ветер, как тяжело жить. Но ведь это же и хорошо, что Господь доверил нам такую тяжесть, это же счастье – выдерживать испытания во имя России. И как же не любить нашу единственную Родину, когда у нее такой поэт, такая душа – Есенин!
pravoslavie.ru
«Душа России»
Художественному музею им. А.Н. Радищева – 130 лет. Один из старейших музеев страны совсем не кажется древним старцем, напротив, молод душой и шагает в ногу со временем. В Саратове гордятся своим музеем по праву, он давно стал центром притяжения жителей города и туристов. Потому и получил диплом «Душа России» на Международном фестивале «Интермузей-2001», а два года спустя и вовсе взял Гран-при. В 2012 году Радищевский был выбран местом проведения встречи президента В.В. Путина с директорами ведущих российских музеев. А в 2013-м здесь запустили новый портал, да такой, что ему позавидуют не только региональные, но и многие столичные музеи…
Впервые свои двери для публики всех сословий Художественный музей имени А.Н. Радищева распахнул 29 июня 1885 года.
Старейший в России провинциальный музей – детище внука «писателя-бунтовщика» – художника-мариниста Алексея Петровича Боголюбова. В 1877 году живописец отправил письмо в местную Думу, в котором сообщал, что желает подарить Саратову свою коллекцию живописи и прочих редкостей, но с одним условием – открыть в городе музей имени его деда по материнской линии – Александра Николаевича Радищева. Так, с легкой руки Боголюбова провинциальный город на Волге, живший рыболовством и торговлей, не имевший никакого культурного досуга, к рубежу XIX–XX веков превратился в «столицу Поволжья».
А.П. Боголюбов
Стоит отметить, что просьба назвать музей в честь опального автора «Путешествия из Петербурга в Москву», чьи книги находились под запретом, повергло местные власти в растерянность. Долго ждали разрешения из столицы. А Боголюбов продолжал настаивать. Причем не только на имени музея, но и на постройке для своей бесценной коллекции достойного здания, опять же за государственный счет. Наконец в 1883 году разрешение на строительство было получено, и, более того, император Александр III собственной рукой утвердил проект будущего музея и даже пожертвовал ему несколько полотен из своего собрания.
Строил здание музея столичный архитектор Иван Васильевич Штром, автор Александровской больницы в Санкт-Петербурге и собора Александра Невского в Париже. Внутренней отделкой помещений руководил лично Боголюбов, как и размещением своей коллекции, в которой, кроме авторских живописных полотен, были картины передвижников, искусство западных мастеров – от Средневековья до последних парижских новинок того времени, а также книги, рукописи, мебель и фарфор.
В первый же день открытия Радищевский музей посетило 2700 человек, а за первый год работы – 62 000 человек – более половины населения Саратова того времени. Люди выстраивались в очередь, чтобы попасть в храм искусств, а именно с подобным трепетом относились саратовцы к детищу своего земляка. Экспозиция музея постоянно пополнялась дарами таких собирателей, как П.М. Третьяков, А.П. Бахрушин, Д.А. Ровинский, А.Г. Рубинштейн.
Начинание Боголюбова стало примером для всей страны. Вслед за Саратовом музеи открываются в Харькове, Нижнем Новгороде, Пензе и других городах. И только через тридцать лет, в 1915 году, в Петербурге открыли Русский музей…
После революции музею им. А.Н. Радищева пришлось нелегко. В 1930 годы его, как и другие сокровищницы страны, безжалостно грабила власть, продавая на аукционах самые ценные произведения – Дюрера, Фрагонара, Беланже, бронзовые, серебряные и золотые изделия… То, что не ушло с молотка в Европе, возвращалось в Ленинград, да там порой и оставалось. Например, «Замок Пьерфон» кисти Камиля Коро вернулся из Эрмитажа в Саратов только в 1965 году…
В годы Великой Отечественной войны музей стал пристанищем для экспонатов, эвакуированных из музеев Киева и Минска. И, кстати, свою деятельность не прекращал. Организовывал передвижные выставки и уже зимой 1942-го вновь возобновил свою работу. В 1944 году небольшими выставками отметили 100-летние юбилеи Василия Поленова и Ильи Репина, а весной 1945-го встретили Победу и 60-летие музея.
В 1970-е годы в Радищевский музей поступило еще несколько частных собраний. Свою коллекцию фарфора XVIII–XIX веков завещала врач Ольга Александровна Гордеева – около 500 предметов Мейсенского, Берлинского, Севрского, Венского, Петербургского (Императорского) заводов. Другая врач, Елена Павловна Разумова, передала коллекцию картин и этюдов Василия Поленова, Павла Корина и Михаила Нестерова. А русская живопись XIX–XX веков – это дар члена Академии медицинских наук Михаила Федоровича Глазунова. Вырос и сам музей. Кроме основного здания, у него есть несколько филиалов: дом-музей П.В. Кузнецова, музей-усадьба В.Э. Борисова-Мусатова, картинная галерея в Энгельсе, художественная галерея в Балаково и музей К.С. Петрова-Водкина в Хвалынске.
Главный вход музея им. А.Н. Радищева
Парадная лестница музея
На экскурсии
Радищевский музей
Радищевский музей
Радищевский музей
Радищевский музей
Очередь в Радищевский музей — обычное дело
Сегодня Радищевский музей продолжает нести свою просветительскую функцию, как об этом мечтал и его основатель Алексей Петрович Боголюбов. Кроме выставок, организуются концерты, видеопрограммы и мастер-классы. Музей стал инициатором фестиваля современного искусства «АРТ-Саратов». Накануне 130-летия здесь откроется сразу несколько интересных экспозиций. Например, в Саратов прибыла выставка «Величие Российской империи». На ней о двух столетиях российской государственности рассказывают уникальные предметы из государственного музея-заповедника «Московский Кремль». Так, кортик, офицерский флаг и шпага повествуют о военных реформах Петра I, мебель и дорогая утварь – о строительстве новой столицы на Неве, требовавшей новых дворцов и, как следствие, красивых предметов интерьера. Репрезентативные сервизы Екатерины II изготавливались по ее требованию для отправки на места – такова была забота императрицы о едином стиле всего государства, начиная от построек классических зданий по красной линии и заканчивая столовыми наборами. Об Отечественной войне 1812 года говорят личные вещи Александра I и подаренные Наполеоном фарфоровые изделия заводов Севра и Даготи. Также большой раздел этой выставки посвящен развитию ордерного дела в России – в нем, кроме самих знаков отличия, и наградное оружие XIX века.
Историческую линию продолжает выставка «Западноевропейское искусство XVI–XIX веков из частного собрания». На ней традиционные итальянские Мадонны, герои античной мифологии, батальные сюжеты и уличные сценки. Большой удачей можно назвать подборку живописных произведений английской школы, очень редких для российских собраний. К таковым относится парадный портрет Луизы де Керуаль кисти Питера Лели, придворного художника короля Карла II. «Золотой век» фламандского искусства представлен династией ван Баленов – Хендриком и его сыном Яном. Главную часть коллекции составляют полотна XIX века – живопись второго рококо, реализма, салонного искусства и, конечно же, импрессионистов.
Художественный музей им. А.Н. Радищева Живопись на клеенкеЛучшие музеи РоссииИтоги «Интермузея-2015»
Из Московского музея современного искусства в Радищевский музей привезли коллекцию Нико Пиросмани. Грузинский художник-самоучка, рисовавший вывески и картины для тифлисских духанов, был открыт в 1912 году братьями Зданевич, поэтом Ильей и художником Кириллом. О жизни Нико Пиросманишвили до сих пор мало что известно, и он даже помышлять не мог о какой-либо славе. Живопись была его единственной любовью и единственным ремеслом. Работы грузинского самородка вдохновляли русских авангардистов Михаила Ларионова, Наталью Гончарову, Илью Машкова, Петра Кончаловского, обращавшихся в ту пору к примитивизму и традиционной купеческой вывеске. Наивное искусство Пиросмани, однако, монументально и сродни архаичным иконам или фрескам.
www.culture.ru
No related posts.