Раненый солдат картинка: Картинки d1 80 d0 b0 d0 bd d0 b5 d0 bd d1 8b d0 b9 d1 81 d0 be d0 bb d0 b4 d0 b0 d1 82, Стоковые Фотографии и Роялти-Фри Изображения d1 80 d0 b0 d0 bd d0 b5 d0 bd d1 8b d0 b9 d1 81 d0 be d0 bb d0 b4 d0 b0 d1 82
Первая мировая война в архивах РГБИ
Васнецов В. Жертвам войны. Открытка издания товарищества скоропечатни А.А. Левенсон. Москва, 1915.
В «зимнем саду» одного из лечебных учреждений для раненых воинов. Фотография из коллекции А.Ф. Грачева 1914-1916 гг.
Групповой портрет медицинского персонала одного из тыловых госпиталей: военный врач титулярный советник А.О. Месняев, доктор Русакова-Цитовская, сестра Е.Герман (сидят), фельдшерицы Ф. Бройде и Карамышева, сестра милосердия Недашковская (стоят). Внизу – сестра-волонтерка Е. Розважевская. Около 1916
Сестры милосердия одного из тыловых лазаретов Марьям и Айша Саиновы (в центре) с братом Юсуфом и сестрой Зайнаб Саиновыми. Казань, 1915 г.
Раненые герои в частном лазарете. Открытка товарищества Р. Голике и А. Вильборг. Петроград, 1916.
Сестры милосердия одного из тыловых лазаретов Айша и Марьям Саиновы в домашней обстановке с двоюродным братом – пехотным прапорщиком. Казань, 1915 г.
Военно-санитарный поезд памяти великого князя Олега Константиновича. Около 1916.
Почтовые марки Германского Красного Креста (Rote Kreuz sammlung. Leipzig, 1914).
Лазарет для нижних чинов, развёрнутый в доме дворянского собрания. Саратов, 1914-1917.
Сестры милосердия. 1914-1917 гг.
Раненые в Москве. Студент санитар переносит на плечах раненого героя. Фотооткрытка из серии «С театра войны». Издательство Д.Хромов и М.Бахрах. Москва, 1914 – 1917.
Группа выздоравливающих солдат на прогулке в сопровождении сестры милосердия. Фотография из коллекции А.Ф. Грачева. 1914-1916 гг.
Храброе сердце фронтовой санитарки | Dagpravda.ru
Долг Родине
Елена Егоровна Зюряева родилась 27 мая 1920 года в Ростовской области. Но жить счастливой семейной жизнью рядом с родителями, братьями и сестрами Лене не довелось. Едва исполнилось ей 18 лет, как их многодетную семью постигла беда: ее мать, три брата и две сестры умерли от голода. Девушка осталась круглой сиротой. При каких обстоятельствах произошли эти трагические события ветеран уточнять не стала, рассказав лишь, что в Махачкалу ее привез на автомобиле один из соседей.
Когда началась Великая Отечественная война, Елена Зюряева без колебаний выразила желание защищать Родину. Направившись в ближайший военкомат, она подала заявление о добровольной отправке на фронт. Работники военкомата не стали препятствовать девушке в ее желании и записали в ряды санитарок. Во время войны во многих госпиталях медицинских сестер катастрофически не хватало. Ежедневно с мест боевых сражений в госпитали поступало огромное количество раненых солдат.
Храбрая санитарка
Первое время Елене Егоровне приходилось спасать раненых прямо на поле боя. Зачастую девушка выносила раненых солдат и офицеров из-под огня на своей спине. За самоотверженные действия и отчаянную храбрость она не раз удостаивалась слов благодарности от начальства.
– Во время одного из сражений, проходившего на территории Ростовской области, молодой солдат Красной Армии получил серьезное ранение, из-за которого не мог сдвинуться с места. Тогда я получила приказ от начальника поспешить ему на помощь. Состояние солдата было очень тяжелым, и я, нисколько не колеблясь, попыталась отнести его на своей спине в медицинский пункт. Однако в это время недалеко от нас взорвалась бомба – осколком снаряда меня не только ранило, я также получила контузию. К сожалению, солдату после этого взрыва выжить не удалось.
От полученного ранения я потеряла способность самостоятельно двигаться. На мое счастье, меня вовремя обнаружили другие санитары, забравшие в медпункт. Учитывая тяжесть ранения, меня вскоре перенаправили в военный госпиталь Ростова-на-Дону, – рассказала бывшая фронтовая медсестра.
Лечилась Елена Зюряева после полученного ранения очень долго. И всё это время она страдала — не могла смириться с тем, что не в состоянии помогать раненым бойцам на поле битвы. Но и здесь, в военном госпитале, едва ли было легче, чем на фронте: медсестёр не хватало, врачи буквально валились с ног. Поэтому, как только её подлечили, она попросила руководство госпиталя оставить ее на должности санитарки в этом медучреждении. Учитывая недостаток медицинских сестер, главный врач с радостью удовлетворил просьбу молодой девушки, доверив ей уход за тяжелоранеными солдатами.
Тяжелые воспоминания
К сожалению, несмотря на всю заботу и внимание, которые санитары уделяли своим пациентам, десятки молодых солдат-красноармейцев умирали от тяжёлых ран и вызванных ими воспалительных процессов.
– Очень часто на кладбище привозили сразу несколько тел, которые хоронили в одной могиле. Однажды я решила укрыть простыней тело одного из погибших, но увидевший эту картину водитель грузовика пригрозил мне пятью годами лишения свободы. Услышав подобную угрозу, я очень испугалась и спрыгнула в могилу, чтобы стянуть с мертвого тела простыню. Однако шофер не стал ждать, пока я выберусь из места захоронения. Он без зазрения совести завел автомобиль и уехал, оставив меня наедине с мертвыми телами. Вот тогда я испытала неописуемый страх, вспоминать который всегда тяжело, – отметила Елена Егоровна.
Долгожданная победа
9 мая 1945 года Елена Зюряева была, как всегда, на рабочем месте. Когда по радио объявили, что фашистская Германия объявила о безоговорочной капитуляции, радости врачей и пациентов не было конца. Все они со слезами радости на глазах поздравляли друг друга с победой в Великой Отечественной войне. Несмотря на торжество в душе, многие раненые солдаты загрустили, вспоминая боевых товарищей, которые сложили свои головы для достижения этой Великой Победы.
– На своем жизненном пути я встречала много трудностей, видела жестокость и кровь. Иногда у меня опускались руки от незнания, что и как делать, как бороться со всем этим. Но никогда не было мысли уступить свою Родину коварному врагу. Я прекрасно осознавала, что с нами будет, если мы проиграем войну. Я не хотела, чтобы фашисты шагали по моей родной земле, – подчеркнула ветеран.
После демобилизации Елена Егоровна работала в Махачкале санитаркой еще на протяжении 11 лет. После она решила сменить профессию и устроилась работать на местную фабрику.
В настоящее время ветеран Великой Отечественной войны живет одна, но никогда не чувствует себя одинокой: ей помогают неравнодушные люди, соседи, социальные работники и др. Они не только помогают Елене Егоровне с покупкой провизии, уборкой квартиры, но и разговаривают с ней о событиях в России и мире, скрашивая тем самым ее одиночество. Совсем скоро она отметит свое 100-летие, и все, кто знает Елену Егоровну, обещают устроить ей незабываемый праздник.
В России отмечают День победы в Сталинградской битве
Фото: Пресс-служба Государственной Думы
2 февраля в стране отмечают день воинской славы — День разгрома советскими войсками немецко-фашистских войск в Сталинградской битве (1943 год).
Сталинградская битва стала одной из крупнейших в Великой Отечественной войне. Она длилась с 17 июля 1942 года по 2 февраля 1943 года. Сначала советские войска обороняли Сталинград (ныне — Волгоград), а с 19 ноября 1942 года перешли в наступление. Битва закончилась разгромом войск нацистской Германии и её союзников. Красная армия одержала победу, но потеряла огромное количество бойцов: в кровопролитных сражениях был убит 478741 советский воин, а ранены 650878 человек. Со стороны Вермахта потери убитыми и ранеными составили около 1,5 миллиона человек.
За боевые подвиги в Сталинградской битве звания Героя Советского Союза удостоили 125 красноармейцев. А четверых участников битвы наградили через много лет после войны званием Героя Российской Федерации. За мужество и героизм, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, в 1990-2000-х годах удостоили званием Николая Абрамашвили, который направил свой подбитый самолёт в скопление техники врага и погиб, нанеся большой урон противнику; санинструктора Наталью Кочуевскую, которая вступила в неравный бой с немецкими автоматчиками, чтобы увести их от раненых солдат, а оказавшись в окружении, подорвала себя последней гранатой; и снайпера Максима Пассара, уничтожившего 237 солдат и офицеров противника и погибшего при атаке.
Также звания Героя РФ удостоили танкиста Феодосия Гануса, погибшего в подожжённом врагом танке вместе с остальным экипажем, отказавшимся сдаваться в плен. В советские годы наградили всех членов экипажа кроме сержанта Гануса, заряжавшего орудия. Причиной, предположительно, стала его немецкая национальность. В 1995 году благодаря усилиям энтузиастов из Липецка и Волгограда, журналистов газеты «Труд» и работников Центрального архива Минобороны имя бойца дописали на монументе в честь погибших танкистов, а указом президента от 19 июня 1996 года присвоили звание Героя РФ.Чудовищная правда о великой войне — в воспоминаниях советского офицера
https://www.znak.com/2017-06-22/chudovichnaya_pravda_o_velikoy_voyne_v_vospominaniyah_sovetskogo_oficera2017.06.22
Уже несколько лет к Дню памяти и скорби, 22 июня, мы публикуем отрывки солдатских мемуаров — ленинградца Николая Никулина, москвича Александра Шумилина, письма немецких солдат и офицеров. Мы публиковали фрагменты «Блокадной книги» Даниила Гранина и Алеся Адамовича, романа Виктора Астафьева «Прокляты и убиты». Все эти документы — об истинной, непарадной, изнаночной стороне Великой Отечественной, о войне во всем ее ужасе, несправедливости, омерзительности, ожесточенности. Мы видим свою задачу и в воздаянии памяти «проклятым и убитым», зверски замученным врагами и своими, и в назидании ныне живущим, в особенности тем, из разных и противоположных, политических лагерей, кто жаждет насилия и взывает к нему.
Anatoliy Garanin/RIA Novosti/Wikimedia CommonsСегодня мы продолжаем традицию и предлагаем вам избранное из воспоминаний художника и литератора Леонида Рабичева, прошедшего лейтенантом-связистом от Вязьмы до Праги. Это лишь шестая часть его книги «Война все спишет», законченной в 2008 году. Читайте ее всю — она издана, есть и в открытом доступе. Местами свидетельства Рабичева будут очень тяжелым, жуткими, душераздирающими. Но, как сформулировал сам Леонид Николаевич, «это покаяние, без которого нельзя спокойно жить».
«Мы подпустили их к Минску, но не пройдет и двух дней, как они побегут»
(из глав «Москва-Быково. Начало войны», «Эвакуация», «Военно-учебные мытарства», «Отпуск 1946 года»)
…16 сентября 1941 года.
Неожиданно для нас первая лекция проходила в помещении Малого зала консерватории. Я не знал, что помещение института соединялось коридором с консерваторией.
Удивление неизмеримо возросло, когда на сцене в сопровождении двух вооруженных автоматами гэбэшников появился бывший генеральный прокурор, первый заместитель министра иностранных дел Молотова — Вышинский.
Директор института представил нам Великого прокурора и объяснил, что два раза в неделю по два часа он будет читать нам курс истории дипломатии. Сто рук взлетело в воздух.
— Что происходит на фронтах? Почему наши так стремительно отступают? Что будет?
— Неужели вы в самом деле оказались в плену вражеской пропаганды? — усмехаясь, говорил заместитель наркома. — Неужели вам не понятно, что наши маршалы заманивают армии рейха в ловушку? Да, действительно, мы подпустили их к Минску, но не пройдет и двух дней, как они побегут, и остановки уже не будет. Считайте, что мы уже одержали победу!
Весь зал встает, горящие глаза, бурные аплодисменты.
А через неделю:
— Неужели вы в самом деле…
Но речь уже шла о Смоленске, и уже всем было ясно, что Великий прокурор врет…
* * *
…Мы едем по Покровке и из окна трамвайного вагона видим, как группы обезумевших москвичей разбивают витрины магазинов и растаскивают что попало по своим квартирам.
У Разгуляя пьяный мужик садится в трамвай, с презрением смотрит на нас.
— Убегаете, — говорит, — как крысы с тонущего корабля, — и матом, и ну-ну, по второму, по третьему заходу, но трамвай наш уже на площади Казанского вокзала.
Площадь перед вокзалом и сам вокзал битком набиты эвакуирующимися москвичами. Все они разобщены, не могут найти друг друга, все работают локтями, головой, ногами и кричат:
— Коля! Нина! Где дети? Отдел планирования! Поликлиника! Где же наркомат тяжелой промышленности? Иванов! Сидоров! Папа! Петенька! Я тут! У меня чемодан украли!
Отдельные крики сливаются в один сплошной гул.
Пахнет потом, мочой, калом, кровью. Каждый метр пути с боем, а куда пробиваться — никто не знает.
Сквозь эту жуткую толпу папа пробивается на перрон вокзала, где на каждой платформе стоят по несколько совершенно одинаковых пригородных электричек. На платформах обезумевшие, нагруженные вещами люди, но у каждой двери вооруженные солдаты. Папа мечется между поездами и пассажирами и вдруг видит своего сослуживца, и тот ему показывает на электричку наркомата нефтяной промышленности, два вагона…
День за днем мы едем лежа, сидя, смотрим в окна. Постепенно и параллельно у всех нас, у всех наших соседей — а это работники наркомата и члены Коминтерна, вожди компартий всех стран и народов мира — возникает мысль: какая большая страна! Города, села, леса и поля, дали и реки, холмы, дни, ночи, без конца и края! Не победят нас фашисты! Все еще впереди! У коминтерновцев приемники. Немцы в Москву не вошли, Москву не окружили, войска их остановлены. Фашисты нас не победят…
Boris Kudoyarov/RIA Novosti archive/Wikimedia Commons/CC-BY-SA 3.0* * *
…В октябре 1941 года Виталий Рубин записался в московское ополчение. Под Ельней дивизия его попала в окружение и была уничтожена. Сам он, в результате тяжелой контузии, потерял сознание, а когда пришел в себя, понял, что в живых остался он один. Рядом в кустах обнаружил глубокую воронку от разорвавшейся авиационной бомбы. На поле среди множества тел убитых ополченцев обнаружил тяжело раненного генерала, командира дивизии.
Генерал открыл глаза. Виталий помог ему доползти до воронки, перевязал, как мог. Генерал пришел в себя и записал его домашний адрес. Немцы не нашли их, а через трое суток в результате контратаки на поле появились наши пехотинцы. Виталий вышел из укрытия. Генерала на самолете отправили в Москву, а его для выяснения, каким образом он остался жив, — в Смерш, а затем, ни в чем не разобравшись, в концентрационный лагерь под Тулу.
Там его позвоночник не выдержал тяжести многопудового мешка с углем. Между тем генерал, спасенный им, выйдя из госпиталя, занялся поисками своего спасителя. Нашел он его умирающим в лагерном госпитале и на своей машине привез домой. Виталий выжил, голова и руки были в порядке, но в результате тяжелой травмы позвоночника ноги были парализованы. За три года войны окончил он истфак МГУ и изучил несколько языков, в совершенстве — китайский. Защитил кандидатскую диссертацию.
Через несколько лет, после удачной операции, встал на ноги, женился. Занимаясь историей Китая, обнаружил, что в Средние века существовало там несколько тоталитарных государств, устройство которых удивительно напоминало и гитлеровскую, и сталинскую империи. Опубликовал по этому поводу несколько работ в специальных журналах Академии наук. Но то, к чему он пришел, плохо совмещалось с официальными концепциями, и он становится одним из основателей диссидентского движения.
Вся его жизнь заслуживает величайшего уважения. К сожалению, в 70-х годах он погиб в автомобильной катастрофе.
Он был моим другом, я внимательно следил за каждым шагом его жизни и, безусловно, многим обязан ему…
* * *
…Сто шагов — и парень из моей группы, из юридического института. С институтом он в Алма-Ату не поехал, а еще раньше эвакуировался с семьей в Уфу. С восторгом рассказывает о своих спекулятивных операциях.
По деревням вокруг Уфы по дешевке он скупает и меняет на вещи картошку и по десятикратной цене продает эвакуированным москвичам и киевлянам. Приглашает меня к сотрудничеству. Еле отделался от него…
* * *
…Офицеры всех рангов [военного] училища (недалеко от Уфы, в Бирске — прим. ред.) неоднократно повторяли знаменитую крылатую фразу Суворова: «Тяжело в учении — легко в бою!» Завтрак, видимо, входил в понятие учения.
Старшина на завтрак выделял пять минут.
Два курсанта разрезали несколько буханок черного хлеба на ломтики.
Они торопились, и ломтики получались у одних толстые, у других тонкие. Это была лотерея, спорить и возражать было некогда. На столе уже стоял суп из полусгнивших килек, кильки приходилось глотать с костями. На второе все получали пшенную кашу.
В первый день я не мог съесть ни супа, ни каши и поменял их на четыре компота…
* * *
…Состояние моих ног привело мою маму в ужас. Шнурки, которыми к подошвам были пришиты голенища моих валенок, давно сгнили. Гвозди, которыми каптерщик старался скрепить подошвы, вылезли, из двух открытых дырок, как из разинутых пастей, торчали мокрые, полусгнившие, дурно пахнущие портянки, внутри которых в застарелой грязи плавали мои мокрые замерзающие ноги.
Я систематически заглядывал в каптерку, но никакой подходящей замены найти не мог. А тут вдруг, узнав, что ко мне из Уфы приехала мать, прибежал каптерщик с парой новых американских военных ботинок, новыми портянками и новыми обмотками…
* * *
…Через пятнадцать минут входит старшина:
— Подъем! На первый-второй рассчитайсь, на плац бегом марш!
Вниз по лестнице на плац.
— Ложись, по-пластунски вперед марш!
Через месяц или два выпуск, почти все экзамены сданы.
Мы уже не те, что были десять месяцев назад.
Старшина объяснений, как всегда, не слушает, жестокость и жесткость его явно не оправданны. На плацу грязь, идет мелкий дождь.
Никто с места не двигается.
У старшины глаза вылезают из орбит, такого еще не было.
— Встать!
Взвод поднимается.
— Ложись!
Взвод ложится.
— Встать!..
Уже двенадцатый час, все, в том числе и старшина, хотят спать.
— Вольно! — командует старшина и все устремляются в свои постели.
Через десять минут зуб на зуб не попадает. Денисов с одеялом, подушкой, шинелью бежит ко мне, согреваемся, засыпаем.
Через пятнадцать минут:
— Подъем!
Глаза старшины, как и наши глаза, полны ненависти. Всем ясно, что старшину надо наказать. Но как? И тут приходит решение, которое мы знаем со слов старшего поколения курсантов. Это легенда училища. Мы стараемся не спать, ждем, когда заснет наш мучитель, и, когда это происходит, по одному подкрадываемся к его сапогам и по одному мочимся. Двадцать курсантов, в сапогах зловонное море.
Утром старшина просыпается и утопает в нашей коллективной моче.
— Подъем! Построение.
— Старший сержант Гурьянов, ко мне! Кто нассал в сапоги?
— Не знаю.
— Сержант Корнев, ко мне! Кто…
— Не знаю.
Старшина вызывает командира роты. Тот не выдерживает и смеется. Потом вызывает по очереди курсантов, но никто ничего не знает. Процедура повторяется каждый день. Старшина больше не заходит в помещение взвода, но на плацу зверствует…
Max Alpert/RIA Novosti archive/Wikimedia Commons/CC-BY-SA 3.0* * *
…Подошла ко мне незнакомая девушка, пригласила на очередной танец, но я от неожиданности так разволновался, сказал, что нога болит, сегодня не могу.
— А в кино со мной пойдешь? — спросила она.
Это было как сон.
— Пойду, — сказал я, и мы вышли из клуба, а она сказала, что через два квартала ее дом и чтобы я посидел в большой комнате, пока она в своей маленькой будет снимать туфли на высоких каблуках, и закрыла за собой дверь.
Я сел на стул, посмотрел на стол, и сердце у меня забилось. Ее родители и братья перед нашим приходом ели гречневую кашу, и на каждой тарелке оставалось по одной-две ложки, которые они не доели. Объяснить ничего не могу.
Я бросился к столу и начал стремительно доедать их объедки. Еду я глотал не разжевывая.
Таня купила билеты в кино, попросила последний ряд, думала, наверно, что мы будем целоваться, но едва я сел на свое место, едва погасили свет, как сознание покинуло меня, я заснул намертво. Она гладила мои руки и целовала меня, но я не просыпался. Когда картина кончилась, она разбудить меня не могла и воткнула мне в руку английскую булавку. Я вздрогнул, проснулся, но понять ничего не мог.
Мы вышли из кино, она что-то говорила, я поддакивал, потом увидел ворота своего училища и вяло попрощался с ней.
И она навсегда ушла.
Любви не получилось…
* * *
…21 ноября я окончательно сдал все экзамены и получил все пятерки.
22 ноября вечером мы били нашего старшину.
На голову ему набросили плащ-палатку, били не слишком, но достаточно и беззвучно. Когда старшина через полчаса появился, все лежали на своих кроватях. Синяк под глазом, из носа капала кровь. Он ходил по комнате, заглядывал всем в глаза. Агрессивность его как рукой сняло. На него жалко было смотреть, тем более что ему, в отличие от всех курсантов взвода, присвоили звание не лейтенанта, а младшего лейтенанта — плохо знал теоретические предметы, на занятия не ходил.
Трудно описать, какое счастье распирало всех нас. Завтра через Уфу поезд увезет нас в Москву, из Москвы на фронт. Одна из самых тяжелых страниц жизни оставалась позади.
От полуголодного существования, заполненного физическими перегрузками, у большинства курсантов так же, как и у меня, на ногах были глубокие гноящиеся раны, но боль и неудобства от них не шли ни в какое сравнение с днями химподготовки и тактики, с тяжелыми подъемами, с невыносимой тяжестью физического труда, связанного с бесконечными нарядами первых месяцев.
Будут опасности, ранения, может быть, смерть за Родину, но такого больше никогда не будет. Счастье, что это было позади.
Поскрипывали тормоза вагонов, за окнами простиралась бесконечная Россия…
«Немцы облили сарай бензином и подожгли. Сгорело все население деревни»
(из главы «Центральный фронт»)
…Блиндаж, у входа на карауле младший сержант, но не стоит, согласно уставу, а сидит на пустом ящике от гранат. Винтовка на коленях, а сам насыпает на обрывок газеты махорку и сворачивает козью ножку. Я потрясен, происходящее не укладывается в сознание, кричу:
— Встать!
А он усмехается, козья ножка во рту, начинает высекать огонь. В конце 1942 года спичек на фронте еще не было. Это приспособление человека каменного века — два кремня и трут — растрепанный огрызок веревки. (Высекается искра, веревка тлеет, козья ножка загорается, струя дыма из носа.) Я краснею и бледнею, хрипло кричу:
— Встать!
А младший сержант сквозь зубы:
— А пошел ты на …!
Не знаю, как быть дальше. Нагибаюсь и по лесенке спускаюсь в блиндаж. Никого нет, два стола с телефонами, бумаги, две сплющенные снарядные гильзы с горящими фитилями, сажусь на скамейку.
Снимаю трубку одного из телефонных аппаратов. Хриплый голос:
— … твою в ж… бога, душу мать и т. д. и т. п.
Я кладу трубку. Звонок. Поднимаю трубку. Тот же голос, но совершенно взбесившийся. Кладу трубку. Звонок — поднимаю трубку, тот же голос:
— Кто говорит? — и тот же, только еще более квалифицированный и многовариантный мат.
Отвечаю:
— Лейтенант Рабичев, прибыл из резерва в распоряжение начальника связи армии.
— Лейтенант Рабичев? Десять суток ареста, доложить начальнику связи! — и вешает трубку.
Входит майор. Я докладываю:
— Лейтенант Рабичев… и далее — о мате в телефонной трубке, о десяти сутках.
Майор смеется:
— Вам не повезло. Звонил генерал, начальник штаба армии, а вы вешали трубку. Ладно, обойдется…
Max Alpert/RIA Novosti archive/Wikimedia Commons/CC-BY-SA 3.0* * *
…На армейских складах почему-то не оказалось ни необходимых нам пятидесяти километров кабеля, ни зуммерных, ни индукторных телефонных аппаратов. (Думаю, что в конце 1942 и начале 1943 года дефицит кабеля в ротах, батальонах, полках, дивизиях объяснялся, как и многое другое, невосполненными еще потерями кошмарного отступления наших армий в 1941 году. Уже к середине 1943 года ни с чем подобным я, как правило, не сталкивался.) Должны были нам прислать и кабель, и аппараты, и радиостанции. Обещали, но когда это произойдет, никто не знал.
Именно поэтому приказ капитана Молдаванова 26 декабря 1942 года чрезвычайно удивил меня.
— Товарищ капитан, — сказал я ему, — я не могу через сорок восемь часов проложить сорок километров телефонного кабеля. У меня нет ни одного метра и ни одного телефонного аппарата.
— Лейтенант Рабичев, вы получили приказ, выполняйте его, доложите о выполнении через сорок восемь часов.
— Но, товарищ капитан…
— Лейтенант Рабичев, кругом марш!
И я вышел из блиндажа начальника связи и верхом добрался до деревни, где в тылу временно был расквартирован мой взвод…
В состоянии полного обалдения рассказал я своим сержантам и солдатам о невыполнимом этом приказе. К удивлению моему, волнение и тоска, охватившие меня, не только никакого впечатления на них не произвели, но, наоборот, невероятно развеселили их.
— Лейтенант, доставайте телефонные аппараты, кабель через два часа будет!
— Откуда? Где вы его возьмете?
— Лейтенант, … все так делают, это же обычная история, в ста метрах от нас проходит дивизионная линия, вдоль шоссе протянуты линии нескольких десятков армейских соединений. Срежем по полтора-два километра каждой, направляйте человек пять в тыл, там целая сеть линий второго эшелона, там можно по три-четыре километра срезать. До утра никто не спохватится, а мы за это время выполним свою задачу.
— Это что, вы предлагаете разрушить всю систему армейской связи? На преступление не пойду, какие еще есть выходы?
Сержанты мои матерятся и скисают.
— Есть еще выход, — говорит радист Хабибуллин, — но он опасный: вдоль и поперек нейтральной полосы имеются и наши, и немецкие бездействующие линии. Но полоса узкая, фрицы стреляют, заметят, так и пулеметы и минометы заработают, назад можно не вернуться.
— В шесть утра пойдем на нейтральную полосу, я иду, кто со мной?
Мрачные лица. Никому не хочется попадать под минометный, автоматный, пулеметный обстрел. Смотрю на самого интеллигентного своего старшего сержанта Чистякова.
— Пойдешь?
— Если прикажете, пойду, но, если немцы нас заметят и начнут стрелять, вернусь.
— Я тоже пойду, — говорит Кабир Талибович Хабибуллин.
Итак, я, Чистяков, Хабибуллин, мой ординарец Гришечкин.
Все.
В шесть утра, по согласованию с пехотинцами переднего края, выползаем на нейтральную полосу. По-пластунски, вжимаясь в землю, обливаясь потом, ползем, наматываем на катушки метров триста кабеля.
Мы отползли от наших пехотинцев уже метров на сто, когда немцы нас заметили.
Заработали немецкие минометы. Чистяков схватил меня за рукав.
— Назад! — кричит он охрипшим от волнения голосом.
— А кабель?
— Ты спятил с ума, лейтенант, немедленно назад. Смотрю на испуганные глаза Гришечкина, и мне самому становится страшно.
К счастью, пехотинцы с наблюдательного поста связались с нашими артиллеристами, и те открывают шквальный огонь по немецким окопам.
Грязные, с тремястами метрами кабеля, доползаем мы до нашего переднего края, задыхаясь, переваливаемся через бруствер и падаем на дно окопа. Слава богу — живые. Все матерятся и расстроены. Чистяков с ненавистью смотрит на меня. Через полтора часа я приказываю Корнилову срезать линии соседей.
Ночью мы прокладываем из преступно уворованного нами кабеля все запланированные линии, и утром я докладываю капитану Молдаванову о выполнении задания.
— Молодец, лейтенант, — говорит он.
— Служу Советскому Союзу, — отвечаю я.
Молдаванов прекрасно знает механику прокладки новых линий в его хозяйстве. Общая сумма километров не уменьшилась. Завтра соседи, дабы восстановить нарушенную связь, отрежут меня от штаба армии.
Послезавтра окажется без связи зенитно-артиллерийская бригада. Я больше не волнуюсь. Игра «беспроигрышная»: слава богу, связисты мои набираются опыта. Декабрь 1942 года…
Max Alpert/RIA Novosti archive/Wikimedia Commons/CC-BY-SA 3.0* * *
Письмо от 11 февраля 1943 года:
«Я командую взводом. Бойцы мои в два, а то и в три раза старше меня. Это замечательные, бесконечно работящие, трудолюбивые, добросовестные и очень веселые люди. Любая трудность и опасность превращается ими в шутку.
После года военного училища я полностью включился в боевую работу, каждый новый день воспринимается мной как большой праздник, самое радостное то, что фрицы бегут.
Нет бумаги, нет книг, и я не читаю и не пишу. Впрочем, это не совсем так.
Нашел в пустой избе Евангелие и по вечерам при свете горящей гильзы читаю своим бойцам. Слушают внимательно».
* * *
Письмо от 13 марта 1943 года:
«…Фриц бежит, и бежит так, что наши части не могут догнать его… Я был в десятках деревень, освобожденных от оккупации, разговаривал с сотнями людей, не имеющих человеческого облика. В день мы продвигаемся километров на 30… За последние шесть дней пришлось мне кое на что насмотреться. Уходя, немцы заминировали дороги и села. Приходится двигаться с опаской.
Вчера проезжал по району, где происходили большие танковые бои.
Бесконечное поле.
Нагромождение танков — сгоревших, подбитых, столкнувшихся. Нагромождение тел. По обочинам дорог лежат взорванные фрицы: головы, ноги, руки. Их не успели убрать.
На десятки километров раскинулись скелеты деревень. Некоторые избы еще дымятся…
На паспортах русских девушек ставили отметки: рост средний, волосы русые, упитанность средняя, глаза черные. Каждый русский имел свой номер. Номерки носились на груди…
Уходя, немцы ломали печи в домах. Они собирали столы, сундуки, плуги, вазы, взрывали, ломали и сжигали их. Били чугуны и минировали постройки.
Они хотели угнать с собой население. Люди попрятались в лесах. Несколько дней жили в окопах, а теперь вернулись… Многие не нашли своих жилищ.
Красную армию встречают хорошо. Каждая хозяйка старается первой рассказать о своих бедах. Все, что осталось целым, ставят на стол: хлеб, картошку, конину. Полтора года питались кониной. Кур, свиней съели немцы, коров угнали.
Немцы боялись холода. Для своих офицеров изобрели эрзац-валенки — целые соломенные бочки. Эрзац-валенки десятками валяются на дорогах. Над ними можно смеяться, но носить их нельзя.
Теперь немцы бегут так, что не успевают поджигать деревень. Бегут так, что наши интенданты не успевают подвозить продовольствие для наших частей. Мы двигаемся вперед днем и ночью. Чтобы не отстать, спать приходится три-четыре часа в сутки. Ну, да и спать нет охоты…»
* * *
…Дверь открылась, и в блиндаж вошел незнакомый капитан. Объяснил, что ехал в свою часть на лыжах, но потерял заметенную снегом дорогу, заблудился и попросил у меня разрешения переночевать. Я же, после того как мы познакомились, пригласил его разделить с нами наш ужин, а он извлек из рюкзака флягу со спиртом.
Выпили за победу. Оба оказались москвичами. Я рассказал ему о своем правительственном доме на Покровском бульваре, он рассказал о своем на Палихе, я — о своем замечательном кружке в Доме пионеров, об увлечении историей и поэзией, о матери, члене КПСС с 1925 года, об отце, награжденном только что орденом «Знак почета» за участие в открытии новых нефтепромыслов и спасении старых, о брате-танкисте, погибшем полгода назад под Сталинградом. Он наполнил опустевшие кружки и предложил мне выпить за моих и его родителей.
Потом мы говорили о книгах, о Пушкине, Шекспире и Маяковском, и незаметно перешли на «ты». Потом усталость взяла верх, и мы заснули.
А утром капитан Павлов вынул из кармана свое красное удостоверение и сказал, что посетил меня не случайно, а по заданию руководства Смерша, что из вчерашнего разговора он понял, что я советский человек, комсомолец, но что я совершил ошибку, читал своим бойцам Евангелие, и по секрету рекомендовал мне опасаться моего сержанта Чистякова, который написал в Смерш, что я в своем взводе веду религиозную пропаганду, и предложил мне немедленно бросить в огонь найденную мной в пустой избе книгу, а он, в свою очередь, бросил туда донос Чистякова, что мне повезло, что бумага эта попала в его руки, а не в руки его коллег. Пришлось мне впоследствии читать моим бойцам журналы «Знамя», стихи Пастернака и Блока, «Ромео и Джульетту» Шекспира. Спасибо тебе, капитан Павлов!..
Anatoliy Garanin/RIA Novosti archive/Wikimedia Commons/CC-BY-SA 3.0* * *
…Лес кончился, и передо мною открылась жуткая картина. Огромное пространство до горизонта было заполнено нашими и немецкими танками, а между танками тысячи стоящих, сидящих, ползущих заживо замерзших наших и немецких солдат. Одни, прислонившись друг к другу, другие — обнявши друг друга, опирающиеся на винтовки, с автоматами в руках.
У многих были отрезаны ноги. Это наши пехотинцы, не в силах снять с ледяных ног фрицев новые сапоги, отрубали ноги, чтобы потом в блиндажах разогреть их и вытащить и вместо своих ботинок с обмотками надеть новые трофейные сапоги.
Гришечкин залез в карманы замороженных фрицев и добыл две зажигалки и несколько пачек сигарет, девушка (встреченная по дороге, попутчица — прим. ред.) равнодушно смотрела на то, что уже видела десятки раз, а на меня напал ужас. Танки налезали друг на друга, столкнувшись друг с другом, поднимались на дыбы, а люди, вероятно и наши и вражеские, все погибли, а раненые замерзли.
И почему-то никто их не хоронил, никто к ним не подходил. Видимо, фронт ушел вперед и про них — сидящих, стоящих до горизонта и за горизонтом — забыли.
Через два часа мы были в штабе армии. Девушку я завел к связистам, а сам занялся разрешением своих проблем. Вечером увидел ее в блиндаже одного из старших офицеров, спустившего штаны подполковника.
Утром увидел девушку в блиндаже начальника политотдела.
Больше девушки я не видел.
Ночевал я в гостевом блиндаже. Интендант Щербаков издевался надо мной. Смешна ему была моя наивность.
— Может, она и попадет на фронт, — говорил он, — если духу у нее хватит переспать с капитанами и полковниками из Смерша. Была год на оккупированной территории.
Без проверки в Смерше в армию не попадет, а проверка только началась. А мне страшна была моя наивность.
Чувство стыда сжигало меня и спустя шестьдесят лет сжигает…
* * *
…На обочине дороги лежал мертвый мальчик с отрезанным носом и ушами, а в расположенной метрах в трехстах деревне вокруг трех машин толпились наши генералы и офицеры. Справа от дороги догорал колхозный хлев. Происходящее потрясло меня.
Генералы и офицеры приехали из штаба фронта и составляли протокол о преступлении немецких оккупантов. Отступая, немцы согнали всех стариков, старух, девушек и детей, заперли в хлеву, облили сарай бензином и подожгли.
Сгорело все население деревни.
Я стоял на дороге, видел, как солдаты выносили из дымящейся кучи черных бревен и пепла обгорелые трупы детей, девушек, стариков, и в голове вертелась фраза: «Смерть немецким оккупантам!»
Как они могли? Это же не люди! Мы победим, обязательно найдем их. Они не должны жить.
А вокруг, на всем нашем пути, на фоне черных журавлей колодцев маячили белые трубы сожженных сел и городов. И каждый вечер связисты мои обсуждали, как они будут после победы мстить фрицам. И я воспринимал это как должное. Суд, расстрел, виселица — все, что угодно, кроме того, что на самом деле произошло в Восточной Пруссии спустя полтора года.
Ни в сознании, ни в подсознании тех людей, с которыми я воевал, которых любил в 1943 году, того, что будет в 1945 году, не присутствовало.
Так почему и откуда оно возникло?
Я стоял напротив дымящегося пепелища, смотрел на жуткую картину, а на дорогу выходили женщины и девушки, которые смогли убежать и укрыться в окрестных лесах, и вот мысль, которая застряла во мне навсегда: какие они красивые!..
«Рука, полгимнастерки, военный билет. Больше ничего от Олега не осталось»
(из глав «Наступление в грязи», «Переправа через Березину»)
…Армия утонула в грязи и глине весны 1943 года. На каждом шагу около просевших до колес пушечек, застрявших на обочинах грузовых машин, буксующих самоходок копошились завшивленные и голодные артиллеристы и связисты. Второй эшелон со складами еды и боеприпасов отстал километров на сто.
На третий день голодного существования все обратили внимание на трупы людей и лошадей, которые погибли осенью и зимой 1942 года. Пока они лежали засыпанные снегом, были как бы законсервированы, но под горячими лучами солнца начали стремительно разлагаться. С трупов людей снимали сапоги, искали в карманах зажигалки и табак, кто-то пытался варить в котелках куски сапожной кожи. Лошадей же съедали почти целиком. Правда, сначала обрезали покрытый червями верхний слой мяса, потом перестали обращать внимание и на это.
Соли не было. Варили конину очень долго, мясо это было жестким, тухловатым и сладковатым, видимо, омерзительным, но тогда оно казалось прекрасным, невыразимо вкусным, в животе сытно урчало.
Но скоро лошадей не осталось.
Дороги стали еще более непроходимы, немецкие самолеты расстреливали в упор застрявшие машины.
Наши самолеты с воздуха разбрасывали мешки с сухарями, но кому они доставались, а кому нет.
И стояли вдоль обочин дорог бойцы и офицеры, протягивали кто часы, кто портсигар, кто трофейный нож или пистолет, готовые отдать их за два, три или четыре сухаря…
Vsevolod Tarasevich/RIA Novosti archive/Wikimedia Commons/CC-BY-SA 3.0* * *
…Телефонисточки одна за другой влюбляются в меня, а я, дурак, считаю, что не имею права вступать с подчиненными в неформальные отношения.
Никто не знает, что я еще и робею, ведь у меня никогда еще не было женщины.
У Олега Корнева уже есть подруга.
Меня вызывает Рожицкий, спрашивает, почему я не обращаю внимания на девочек? У него их целый гарем. Он использует свое служебное положение, и девочки пугаются и становятся его любовницами.
— Хочешь, я пришлю к тебе сегодня Машу Захарову? — спрашивает он. — А Надю Петрову?
Мне стыдно признаться, что у меня никогда никого не было, и я опять вру, придумываю какую-то московскую невесту. Каждую ночь мне, с требованием прислать Веру, Машу, Иру, Лену, звонят незнакомые мне генералы из насквозь развращенного штаба армии. Я наотрез отказываю им, отказываю начальнику штаба армии, командующему артиллерией и командирам корпусов и дивизий.
Меня обкладывают матом, грозят разжалованием, штрафбатом.
Мое поведение вызывает удивление у моих непосредственных начальников, в конце концов переходящее в уважение. Меня и моих телефонисток оставляют в покое.
Девочки то и дело обращаются ко мне за помощью, и мне, как правило, удается отбить их от ненавистных им чиновных развратников-стариков. Особенно трудная история случилась с Машей Захаровой.
Она одной из первых прибыла из резерва. Окончила десять классов, отправилась на фронт защищать Родину. Девятнадцатилетняя, стройная, красивая.
В 11 часов вечера дежурный, старший сержант Корнилов, передал мне приказ начальника политотдела армии генерала П.
Генерал потребовал, чтобы к 24 часам к нему в блиндаж явилась для выполнения боевого задания ефрейтор Захарова.
Что это за боевое задание, я понял сразу. Маша побледнела и задрожала.
Я послал ее на линию, позвонил в политотдел, доложил, что выполнить приказ не могу ввиду ее отсутствия. Дальше последовала серия звонков, грубый многоярусный мат, приказ найти Захарову, где бы она ни была. По моей просьбе командир моей роты направляет меня в командировку в штаб одной из дивизий.
Я исчезаю. Генерал ложится спать. А Маша, неожиданно для меня, влюбляется в меня.
Генерал не успокаивается, звонит каждый день, грозит за неисполнение приказания предать меня суду военного трибунала. Командир роты входит в мое и Машино положение, предлагает мне временно отвезти ее в полк на передовую…
* * *
Через месяц за Машей Захаровой начинает ухаживать мой друг — младший лейтенант Саша Котлов, и становятся они мужем и женой, только что не расписаны, а у меня с обоими дружба.
Так вот, не учел Саша того, что Машу не выпускал из вида тот самый генерал, начальник политотдела армии, ревновал и предпринимал все меры, чтобы разрушить их замечательный союз. Сначала откомандировывал куда мог Котлова, потом пытался вновь и вновь заманить к себе Машу.
Скрываться от генерала помогала ей вся моя рота, да и не только. И осталось генералу одно — мстить за любовные свои неудачи Котлову.
Дважды наше начальство направляло документы на присвоение ему очередных званий, дважды направляло в штаб армии наградные документы.
Генерал был начеку: отказ следовал за отказом, на протесты заместителя командующего артиллерией не приходило ответов, а на телефонные обращения ответы были устные в виде многоэтажного мата и циничных предложений: сначала Захарова, и только потом — звания и ордена.
— Ха-ха-ха-ха! — смеется новый командир роты капитан Тарасов. — Какой ребенок Котлов, не буду я его защищать. Вы его друг, объясните ему, что он ничего не добьется.
Закрываю глаза. Вспоминаю.
Котлов упрямо мотает головой, ему непонятно, почему он ребенок. А Тарасов ерзает на стуле и смотрит мне в глаза.
— Я считаю, что Котлов прав, что пора положить конец гнусным выходкам безнравственного генерала, — говорю я.
— Э, Рабичев, он ребенок, генерала поддерживает командующий, Котлов один против всех.
Окончилась война. Беременную демобилизованную Машу по просьбе откомандированного Саши я провожал в Венгрии до Шиофока.
Уезжала она радостно, уверенная, что Саша приедет к ней через месяц, а его на четыре года задержали в оккупационных войсках, и с горя он начал пить и по пьянке сходился и расходился со случайными собутыльницами.
Года три ждала его Маша, а потом вышла замуж за влюбившегося в нее одноногого инвалида войны. Родила ребенка.
Ребенок. Мужчина, пожертвовавший карьерой, общественным положением ради любимой женщины.
Начальник политотдела армии, генерал, ломающий жизнь двум, а может быть, десяткам и сотням других военнослужащих.
Что это?
Мне было 21 год, Саше — 22. Мы воевали третий год. Мы не знали, доживем ли до конца войны, мы совсем не думали об этом. Отдать жизнь за Родину, за Сталина, за свой взвод, за исполнение долга, за друга, за любимую женщину, — как это было естественно и органично для творческого человека на войне. Каким глупым ребячеством казалось все это пьянствующим, подсиживающим друг друга, редко бывающим на передовой, купающимся в орденах и наградах развращенным штабным бюрократам, слепым исполнителям поступающих сверху приказов.
Но не все же были такие?!..
Archive/Russian Look* * *
…Когда появились немецкие бомбардировщики, мой друг, командир второго взвода моей роты Олег Корнев, лег на дно полузасыпанной пехотной ячейки, а я на землю рядом. Бомбы падали на деревню Бодуны.
Я понял, что одна из бомб летит прямо на меня, сердце судорожно билось. Это конец, решил я, жалко, что так некстати… И в это время раздались взрывы и свист сотен пролетающих надо мной осколков.
— Слава богу, мимо пронеслись! — закричал я Олегу, посмотрел в его сторону, но ничего не увидел — ровное поле, дым.
Куда он делся? Все мои солдаты поднялись на ноги, все были живы, и тут до меня дошло, что бомба, предназначавшаяся мне, упала в ячейку Олега, что ни от него, ни от его ординарца ничего не осталось.
Кто-то из моих бойцов заметил, что на дереве метрах в десяти от нас на одной из веток висит разорванная гимнастерка, а из рукава ее торчит рука. Ефрейтор Кузьмин залез на дерево и сбросил гимнастерку.
В кармане ее лежали документы Олега. Рука, полгимнастерки, военный билет…
Горели дома, выбегали штабисты. Перед горящим сараем с вывороченным животом лежала корова и плакала, как человек, и я застрелил ее. После третьей волны бомбардировщиков горели почти все дома. Кто лежал, кто бежал. Те, кто бежали к реке, почти все погибли. Генерал приказал мне с моими телефонистами и оставшимися в живых людьми Олега Корнева восстановить связь с корпусом. Под бомбами четвертой волны «Хейнкелей» мы соединяли разорванные провода.
Потом я получил орден Отечественной войны 2-й степени и отпуск на десять дней в Москву…
…Мы хоронили Олега. Выкопали у кирпичной водокачки яму, поставили столб, прибили доску, написали имя, отчество, фамилию, звание, устроили прощальный салют, выстрелили из всех имевшихся у нас автоматов в воздух, распили флягу со спиртом. Существует ли еще его могила — гимнастерка, рукав, рука?..
* * *
…Я и Маша слушаем, что рассказывает Иоселиани.
Рассказывает он, как его, бывшего чемпиона СССР по бегу, в 1939 году пригласил погостить на две недели Сталин и как две недели прожил он на даче вождя народов, как в декабре 1941 года Иосиф Виссарионович вызвал его из Тбилиси вторично и назначил командиром десанта, как его с пятьюстами автоматчиками ночью сбросили в окрестностях Борисова для поддержки и организации партизанского движения в Белоруссии, как, однако, никакого движения, никаких партизан они не нашли, а население встретило их враждебно. Мужики в 1942 году ждали от немцев закона о роспуске колхозов и раздаче земли в частную собственность.
Иоселиани с автоматчиками пытаются укрыться в лесах, но предатели и доносчики со всех сторон. Десант почти полностью уничтожен, а сам он ранен, и спасают его врачи городского госпиталя. Там они лечат раненых немецких офицеров, но в потайной комнате — и его, и несколько его автоматчиков.
Я потрясен.
В 1942 году я попадаю в действующую армию на Центральный фронт. Ранней весной 1943 года перехожу линию обороны.
На десятки километров все деревни и села сожжены, только печные трубы торчат, а все поля и дороги между ними заминированы. На Центральном фронте в Калининской области немцы сожгли прифронтовые деревни за их связь с партизанами, однако оказывается, что партизанское движение в Белоруссии возникло только в середине 1943 года, после массовых, проведенных в деревнях реквизиций, после того, как женщин и детей начали угонять на принудительные сельскохозяйственные работы в Германию.
Только тогда население городов и сел Белоруссии вспомнило о патриотизме.
S. Alperin/RIA Novosti archive/Wikimedia Commons/CC-BY-SA 3.0* * *
Я слушаю этот трагический, неожиданный для меня рассказ, а награжденная двумя орденами Славы Маша мне на ухо говорит:
— Помоги мне, меня поместили в общий гостиничный номер, и я в панике. Я не хочу, чтобы все знали, что у меня нет двух ног, не люблю снимать протезы, когда на меня смотрят.
— Маша! Что ты сочиняешь? Я же сразу обратил внимание на тебя. Гордая женщина с решительной походкой, ты шутишь?
А Маша чуть приподнимает юбку, берет меня за руки и силой прижимает к своей ноге ниже колена и выше колена. Одна нога и другая нога — деревяшки и металлоконструкции.
— Господи! — говорю. — Ты же герой, и зачем и что скрывать. — И говорю полковнику и капитану, и мы все к администратору, и вопрос с комнатой решается мгновенно.
Мы много ходим эти четыре дня, ходим по городу, на заводы, вокруг памятников, и Маша не показывает виду, что устала, улыбается, шутит. Вот и померк в моих глазах подвиг Маресьева…
«Лучший выход — стать полевой женой генерала, похуже — полковника: генерал отнимет»
(из глав «Прорыв обороны под Оршей», «Восточная Пруссия. „Марш“ победителей», «Последние дни войны», «Победа»)
…29 мая наступление наших войск снова провалилось. Дальше третьей линии немецких укреплений не прошли и понесли огромные потери.
А через день перед строем читали нам адресованное командующему 3-м Белорусским фронтом маршалу Черняховскому страшное письмо Ставки Верховного главнокомандования о том, что 3-й Белорусский фронт не оправдал доверия партии и народа и обязан кровью искупить свою вину перед Родиной.
Я не военный теоретик, я сидел на наблюдательном пункте и видел своими глазами, какими смелыми и, видимо, умелыми были наши офицеры и солдаты, какой беззаветно храброй была пехота, как, невзирая на гибель своих друзей, вновь и вновь летели на штурм немецких объектов и безнадежно погибали наши штурмовики, и мне ясна была подлость формулировок Ставки. Мне ясно было, что разведка наша оказалась полностью несостоятельной, что авиация наша, погибая, уничтожала цели-обманки, что и количественно и качественно немецкая армия на этом направлении во много раз превосходила нас, что при всем этом и первый, и второй приказы о наступлении были преступны и что преступна была попытка Ставки Сталина свалить неудачи генералитета и разведки на замечательных наших пехотинцев, артиллеристов, танкистов, связистов, на мертвых и выживших героев.
Все это наверняка понимали и Сталин, и Жуков, и Черняховский, угробившие несколько десятков тысяч людей. Но при общем наступлении 1944 года наш оставшийся на важнейшем направлении фронт должен, обязан был переходить в наступление, ошибка должна была быть исправлена не смертью и кровью ослабленных подразделений, а стратегией и тактикой штаба Главнокомандующего…
* * *
…Поляки приветливы, но существование полунищенское. Захожу на кухню. Стены почему-то черные. Хочу облокотиться на стенку, и в воздух поднимается рой мух. А в доме — блохи. Зато у меня огромная двуспальная кровать и отдельная комната. А у старика хозяина сохранилась память о дореволюционной России и дореволюционном русском рубле. Королев за один рубль покупает у него поросенка.
— Что же ты делаешь, — говорю я ему, — ведь это наглый обман. Он же думает, что это дореволюционный золотой рубль.
Объясняю хозяину, а он не верит мне, так и остается при убеждении, что я шучу. О, пан лейтенант, о, рубль! Вся армия пользуется ситуацией, а поляки поймут, что русские их обманывали, спустя несколько месяцев, запомнят это и не простят…
L. Bat/RIA Novosti/Wikimedia Commons/CC-BY-SA 3.0* * *
…Как трудно было существовать этим восемнадцатилетним девочкам на фронте в условиях полного отсутствия гигиены, в одежде, не приспособленной к боевым действиям, в чулках, которые то рвались, то сползали, в кирзовых сапогах, которые то промокали, то натирали ноги, в юбках, которые мешали бегать и у одних были слишком длинные, а у других слишком короткие, когда никто не считался с тем, что существуют месячные, когда никто из солдат и офицеров прохода не давал, а были среди них не только влюбленные мальчики, но и изощренные садисты.
Как упорно они в первые месяцы отстаивали свое женское достоинство, а потом влюблялись то в солдатика, то в лейтенантика, а старший по чину подлец офицер начинал этого солдатика изводить, и в конце концов приходилось этой девочке лежать под этим подлецом, который ее в лучшем случае бросал, а в худшем публично издевался, а бывало, и бил. Как потом шла она по рукам, и не могла уже остановиться, и приучалась запивать своими ста граммами водки свою вынужденную искалеченную молодость…
Так человек устроен, что все плохое сначала забывается, а впоследствии романтизируется, и кто вспоминать будет, что уже через полгода уезжали они по беременности в тыл, некоторые рожали детей и оставались на гражданке, а другие, и их было гораздо больше, делали аборты и возвращались в свои части до следующего аборта.
Были исключения. Были выходы.
Самый лучший — стать ППЖ, полевой женой генерала, похуже — полковника (генерал отнимет).
В феврале 1944 года до генералов штаба армии дошел слух о лейтенанте-связисте, который баб своих, выражаясь современным языком, не трахает.
А несколько ППЖ упорно изменяли своим любовникам-генералам с зелеными солдатиками. И вот по приказу командующего армии моему взводу придается новый телефонный узел — шесть проштрафившихся на поприще любви телефонисток, шесть ППЖ, изменивших своим генералам: начальнику политотдела армии, начальнику штаба, командующим двух корпусов, главному интенданту и еще не помню каким военачальникам.
Все они развращены, избалованы судьбой и поначалу беспомощны в условиях кочевой блиндажной жизни…
* * *
…Заходим в дом. Три большие комнаты, две мертвые женщины и три мертвые девочки. Юбки у всех задраны, а между ног донышками наружу торчат пустые винные бутылки. Я иду вдоль стены дома, вторая дверь, коридор, дверь и еще две смежные комнаты. На каждой из кроватей, а их три, лежат мертвые женщины с раздвинутыми ногами и бутылками.
Ну, предположим, всех изнасиловали и застрелили. Подушки залиты кровью. Но откуда это садистское желание — воткнуть бутылки? Наша пехота, наши танкисты, деревенские и городские ребята, у всех на родине семьи, матери, сестры.
Я понимаю — убил в бою. Если ты не убьешь, тебя убьют. После первого убийства шок, у одного озноб, у другого рвота. Но здесь какая-то ужасная садистская игра, что-то вроде соревнования: кто больше бутылок воткнет, и ведь это в каждом доме. Нет, не мы, не армейские связисты. Это пехотинцы, танкисты, минометчики. Они первые входили в дома…
* * *
…Утром сержант Лебедев залезает по приставной лестнице на чердак и, как ужаленный, скатывается вниз.
— Лейтенант, — говорит он мне почему-то шепотом, — на дворе фрицы.
Я на чердаке, подхожу к окну, а на дворе соседнего дома, прямо подо мной, человек сорок немцев в трусах загорают на солнце. Рядом с каждым обмундирование, автомат, кто-то сидит, курит, кто-то играет на губной гармошке, кто-то читает книжку…
— А что, если их всех закидать гранатами? — спрашивает меня Лебедев.
Считаю: нас девять, артиллеристов пять. А сколько немцев в соседних домах, что за часть, что у них на вооружении?
По рации сообщаю об обстановке, жду указаний, но никаких указаний не поступает.
Немцы нас уже заметили, но ни стрелять, ни одеваться не собираются. Солнце и какая-то жуткая лень. А мы сидим в своем доме с автоматами и гранатами и ждем указаний…
Ozersky/RIA Novosti/Wikimedia Commons/CC-BY-SA 3.0* * *
…Когда мы вышли на побережье залива Фриш-Гаф, впереди было море, на горизонте — коса Данциг — Пилау. Весь берег был усыпан немецкими касками, автоматами, неразорвавшимися гранатами, банками консервов, пачками сигарет и зажигалок.
Вдоль берега на расстоянии метров двухсот друг от друга стояли двухэтажные коттеджи, в которых на кроватях, а то и на полу лежали раненые, недобитые фрицы. Одни отчужденно, другие безразлично, молча смотрели на нас. Ни страха, ни ненависти, а тупое безразличие просматривалось на их лицах, любой из нас мог поднять автомат и перестрелять их. Но от недавно еще сидящей в нас щемящей ненависти ничего не осталось. Сознательно или бессознательно они демонстрировали свою беззащитность и опустошенность.
В это мгновение не только до моего сознания, но и сознания многих тысяч офицеров и бойцов моей армии дошла мысль, что война на нашем направлении окончена, и по какому-то невероятному совпадению все, кто мог и у кого было не важно какое оружие, начали стрелять в воздух. Автоматы, пистолеты, минометы, танки, самоходки. Тысячи ракет, трассирующих пуль, смех, грохот минут пятнадцать. Это был первый в нашей жизни наш свободный, счастливый салют победы. Потом появились фляги и бутылки со спиртом.
Смялись, плакали, пили и вспоминали.
Никто никуда больше не торопил нас…
* * *
9 мая 1945 года.
Мы спускались все ниже и ниже. Недоумение, растерянность, восторг. Внезапно шоссе перегородила крытая повозка, и мужчина в гражданском и мальчишки с сияющими лицами, с каким-то украинским акцентом, с ударением на «о» кричали:
— Война капут! Фриц капут! — и раздавали горячие пирожки, и разливали из кувшинов по бокалам вино.
Я не помню, какие слова и как они говорили, но помню радостные их глаза и то ли «Товарищ!», то ли «Брат!». Это были чехи, поднявшиеся до перевала, чтобы первыми встретить нас.
А потом целыми семьями, с едой и вином. Каждому хотелось с кем-то чокнуться, выпить за победу, и мы стремительно начали пьянеть, а конца приветствиям, поцелуям, объятиям не было видно, и отказываться от угощений было невозможно, и потому все было как в сказке. Человек пятьдесят буквально на руках спускали нас, вместо нас заклинивали палками колеса телег, смеялись, плакали, рассказывали о своей жизни, и все это рябило в глазах и как бы бурлило и таяло в общем тумане счастья.
Не помню, каким образом проехали мы еще несколько десятков километров, окруженные толпами людей, спустившихся с горных деревень и приехавших из соседних сел, не помню, как появился огромный двух– или трехэтажный дом, как не то ключник, не то управляющий очень богатого хозяина этого дома распахнул парадные двери и пригласил нас отдохнуть с дороги.
Паркет, ковры, люстры, книжные полки, диваны.
Лошади и повозки во дворе.
Исполняющий обязанности хозяина этого дома из подвала приносит ящики с минеральной водой, но уже ни у кого нет сил ни есть, ни пить, ни выбирать место для отдыха. Все валятся на пол, на ковры и мгновенно засыпают, а меня, офицера, этот улыбающийся человек приглашает в кабинет хозяина, объясняет, что тот в Праге, и я могу воспользоваться для отдыха либо кроватью в спальне, либо огромным диваном в кабинете…
«Женщины лежат вдоль шоссе, и перед каждой — гогочущая армада мужиков со спущенными штанами»
(из глав «Самое страшное», «Война все спишет!»)
…Это было пять месяцев назад, когда войска наши в Восточной Пруссии настигли эвакуирующееся из Гольдапа, Инстербурга и других оставляемых немецкой армией городов гражданское население. На повозках и машинах, пешком — старики, женщины, дети, большие патриархальные семьи медленно, по всем дорогам и магистралям страны уходили на запад.
Наши танкисты, пехотинцы, артиллеристы, связисты нагнали их, чтобы освободить путь, посбрасывали в кюветы на обочинах шоссе их повозки с мебелью, саквояжами, чемоданами, лошадьми, оттеснили в сторону стариков и детей и, позабыв о долге и чести и об отступающих без боя немецких подразделениях, тысячами набросились на женщин и девочек.
Женщины, матери и их дочери, лежат справа и слева вдоль шоссе, и перед каждой стоит гогочущая армада мужиков со спущенными штанами.
Обливающихся кровью и теряющих сознание оттаскивают в сторону, бросающихся на помощь им детей расстреливают. Гогот, рычание, смех, крики и стоны. А их командиры, их майоры и полковники стоят на шоссе, кто посмеивается, а кто и дирижирует, нет, скорее регулирует. Это чтобы все их солдаты без исключения поучаствовали.
Нет, не круговая порука и вовсе не месть проклятым оккупантам этот адский смертельный групповой секс.
Вседозволенность, безнаказанность, обезличенность и жестокая логика обезумевшей толпы.
Потрясенный, я сидел в кабине полуторки, шофер мой Демидов стоял в очереди, а мне мерещился Карфаген Флобера, и я понимал, что война далеко не все спишет. Полковник, тот, что только что дирижировал, не выдерживает и сам занимает очередь, а майор отстреливает свидетелей, бьющихся в истерике детей и стариков.
— Кончай! По машинам!
А сзади уже следующее подразделение.
И опять остановка, и я не могу удержать своих связистов, которые тоже уже становятся в новые очереди. У меня тошнота подступает к горлу.
До горизонта между гор тряпья, перевернутых повозок трупы женщин, стариков, детей. Шоссе освобождается для движения. Темнеет.
Слева и справа немецкие фольварки (усадьбы — прим. ред.). Получаем команду расположиться на ночлег.
Это часть штаба нашей армии: командующий артиллерией, ПВО, политотдел.
Мне и моему взводу управления достается фольварк в двух километрах от шоссе.
Во всех комнатах трупы детей, стариков, изнасилованных и застреленных женщин.
Мы так устали, что, не обращая на них внимания, ложимся на пол между ними и засыпаем…
volgadmin.ru./Wikimedia Commons* * *
…Только днем возникает время, чтобы вынести на двор трупы.
Не помню, куда мы их выносили.
На двор?
В служебные пристройки? Не могу вспомнить куда, знаю, что ни разу мы их не хоронили.
Похоронные команды, кажется, были, но это далеко в тылу.
Итак, я помогаю выносить трупы. Замираю у стены дома.
Весна, на земле первая зеленая трава, яркое горячее солнце. Дом наш островерхий, с флюгерами, в готическом стиле, крытый красной черепицей, вероятно, ему лет двести, двор, мощенный каменными плитами, которым лет пятьсот.
В Европе мы, в Европе!
Размечтался, и вдруг в распахнутые ворота входят две шестнадцатилетние девочки-немки. В глазах никакого страха, но жуткое беспокойство.
Увидели меня, подбежали и, перебивая друг друга, на немецком языке пытаются мне объяснить что-то. Хотя языка я не знаю, но слышу слова «мутер», «фатер», «брудер».
Мне становится понятно, что в обстановке панического бегства они где-то потеряли свою семью.
Мне ужасно жалко их, я понимаю, что им надо из нашего штабного двора бежать куда глаза глядят и быстрее, и я говорю им:
— Муттер, фатер, брудер — нихт! — и показываю пальцем на вторые дальние ворота — туда, мол. И подталкиваю их.
Тут они понимают меня, стремительно уходят, исчезают из поля зрения, и я с облегчением вздыхаю — хоть двух девочек спас, и направляюсь на второй этаж к своим телефонам, внимательно слежу за передвижением частей, но не проходит и двадцати минут, как до меня со двора доносятся какие-то крики, вопли, смех, мат.
Бросаюсь к окну.
На ступеньках дома стоит майор А., а два сержанта вывернули руки, согнули в три погибели тех самых двух девочек, а напротив — вся штабармейская обслуга — шофера, ординарцы, писари, посыльные.
— Николаев, Сидоров, Харитонов, Пименов… — командует майор А. — Взять девочек за руки и ноги, юбки и блузки долой! В две шеренги становись! Ремни расстегнуть, штаны и кальсоны спустить! Справа и слева, по одному, начинай!
А. командует, а по лестнице из дома бегут и подстраиваются в шеренги мои связисты, мой взвод. А две «спасенные» мной девочки лежат на древних каменных плитах, руки в тисках, рты забиты косынками, ноги раздвинуты — они уже не пытаются вырываться из рук четырех сержантов, а пятый срывает и рвет на части их блузочки, лифчики, юбки, штанишки.
Выбежали из дома мои телефонистки — смех и мат.
А шеренги не уменьшаются, поднимаются одни, спускаются другие, а вокруг мучениц уже лужи крови, а шеренгам, гоготу и мату нет конца.
Девчонки уже без сознания, а оргия продолжается.
Гордо подбоченясь, командует майор А. Но вот поднимается последний, и на два полутрупа набрасываются палачи-сержанты.
Майор А. вытаскивает из кобуры наган и стреляет в окровавленные рты мучениц, и сержанты тащат их изуродованные тела в свинарник, и голодные свиньи начинают отрывать у них уши, носы, груди, и через несколько минут от них остаются только два черепа, кости, позвонки.
Мне страшно, отвратительно.
Внезапно к горлу подкатывает тошнота, и меня выворачивает наизнанку.
Майор А. — боже, какой подлец!
Я не могу работать, выбегаю из дома, не разбирая дороги, иду куда-то, возвращаюсь, я не могу, я должен заглянуть в свинарник.
Передо мной налитые кровью свиные глаза, а среди соломы, свиного помета два черепа, челюсть, несколько позвонков и костей и два золотых крестика — две «спасенные» мной девочки…
* * *
…1 февраля город Хайльсберг был взят нашей армией с ходу. Это был прорыв немецкой линии обороны. В городе оставался немецкий госпиталь, раненые солдаты, офицеры, врачи. Накануне шли тяжелые бои, немцы умирали, но не сдавались. Такие были потери, так тяжело далась эта операция, столько ненависти и обиды накопилось, что пехотинцы наши с ходу расстреляли и немецких врачей, и раненых солдат и офицеров — весь персонал госпиталя.
Через два дня — контратака.
Наши дивизии стремительно отступают, и око за око — уже наш госпиталь не успевает эвакуироваться, и немцы расстреливают поголовно всех наших врачей, раненых солдат и офицеров…
Anatoliy Garanin/RIA Novosti archive/Wikimedia Commons/CC-BY-SA 3.0* * *
…В костел загоняют около двухсот пятидесяти женщин и девочек, но уже минут через сорок к костелу подъезжают несколько танков. Танкисты отжимают, оттесняют от входа моих автоматчиков, врываются в храм, сбивают с ног и начинают насиловать женщин.
Я ничего не могу сделать. Молодая немка ищет у меня защиты, другая опускается на колени.
— Герр лейтенант, герр лейтенант!
Надеясь на что-то, окружили меня. Все что-то говорят.
А уже весть проносится по городу, и уже выстроилась очередь, и опять этот проклятый гогот, и очередь, и мои солдаты.
— Назад, … вашу мать! — ору я и не знаю, куда девать себя и как защитить валяющихся около моих ног, а трагедия стремительно разрастается.
Стоны умирающих женщин. И вот уже по лестнице (зачем? почему?) тащат наверх, на площадку окровавленных, полуобнаженных, потерявших сознание и через выбитые окна сбрасывают на каменные плиты мостовой.
Хватают, раздевают, убивают. Вокруг меня никого не остается. Такого еще ни я, никто из моих солдат не видел. Странный час.
Танкисты уехали. Тишина. Ночь. Жуткая гора трупов. Не в силах оставаться, мы покидаем костел. И спать мы тоже не можем.
Сидим на площади вокруг костра. Вокруг то и дело разрываются снаряды, а мы сидим и молчим.
* * *
…Война все спишет?
Вспомнил, как штабной офицер в романе Льва Толстого сверху вниз смотрел на полковника князя Болконского.
А в январе 1942 года сержант Пеганов, который на гражданке был парикмахером, стриг и брил генералов и потому смотрел сверху вниз на лейтенантов и майоров. То же — портной, ефрейтор Благоволин. Он перешивал шинели из немодных в модные, из солдатских в офицерские и изготовлял офицерские фуражки с лакированными козырьками полковникам и генералам бесплатно, а лейтенантам за деньги. А старший сержант Демидов, который на гражданке был фотографом, а в армии, поскольку пил и закусывал с генералами и полковниками, ни в каких боевых операциях не участвовал. Ко мне он относился снисходительно. Надо отдать ему должное, он еще за деньги часы чинил, а мне бесплатно, и все мои военные фотографии — это его подарки.
Это была наша армейская солдатская элита. В нее чуть ниже рангом входило десятка два водителей армейских автомашин — в 1942 году легковых газиков, полуторок, крытых радиостанций, позже — американских «Виллисов», «Студебеккеров».
Благодаря постоянной дружбе с интендантами были у них всегда водка и консервы, и штабной повар Жуков обеспечивал их двойными порциями привилегированной еды.
По приказу капитана Рожицкого бойцами моими был построен в обороне под Дорогобужем большой блиндаж, переоборудованный в черную баню.
Из сожженной немцами ближайшей деревни привезли камни, соорудили полки и столы.
Его личный ординарец, ефрейтор Мосин, мыл ему спину, живот, ноги и по его специальному приказанию — все, что между ногами, таким же образом мыл он гостей Рожицкого, полковников и генералов. А наш интендант, старший лейтенант Щербаков, из уворованных из солдатских стограммовых пайков водки и продуктов со склада угощал их после бани. Еще он менял обмундирование со склада у освобожденного населения на самогонку.
Ординарца Мосина тошнило, когда он мыл промежности блаженствующему Рожицкому, и он дезертировал из армии. Дальнейшей судьбы его я не знаю.
* * *
А у моего ординарца Гришечкина вдруг образовался огромный запас самогонки.
Лошадь — боль моя. Овес выдавали, а сена не было. Гришечкин то и дело в поисках прошлогоднего сена совершал поездки по окрестным селам.
То, что сено он воровал, я знал, не знал только о его побочном «бизнесе». Слово «бизнес» — это не из того времени, но, как ни удивительно, точнее ничего в голову не приходит…
Под предлогом поездок за сеном воровал он у жителей окрестных освобожденных деревень жернова.
Два несколькопудовых, кажется, гранитных круглых камня для превращения зерна в муку. Воровал в одной деревне, а продавал за несколько литров самогонки в другой. За этим делом я его однажды застал и пришел в ужас.
Люди, которых он обкрадывал, бедствовали. Я заставил его отвезти жернова его первым жертвам и отказался от его услуг ординарца. Выбрал вместо него Соболева — замечательного, доброго, честного и чрезвычайно храброго мужика…
Archive/Russian Look* * *
Вспомнил об освобожденных из немецкого концлагеря Сувалки наших военнопленных.
В центре этого городка были кирпичные двухэтажные дома, а мы остановились в деревянном доме и развернули радиостанцию прямо на дороге. А по дороге шли освобожденные нашими войсками лагерники, бывшие красноармейцы, и кто-то из них попросил воды, зашел в дом, напился и по рассеянности оставил на столе черную записную книжку.
Мимо нас двигалась бесконечная вереница полуистощенных людей, и один из них, увидев нас, произнес со злобой, указывая пальцем на своего соседа:
— Вот власовец! Его надо арестовать.
А тот сказал:
— Ты что врешь, ты сам власовец!
И тут масса освобожденных, бывших наших солдат остановилась, и каждый, показывая на своего соседа, хриплым голосом орал:
— Это он, он сотрудничал с немцами!
Мы стояли подавленные и не верили своим глазам. Картина напоминала мне «слепцов» Питера Брейгеля, которые вслед за своим проводником проваливались в пропасть.
Так власовцы или не власовцы?
И кто бы они ни были, почему так ненавидят друг друга? Если власовцы, то почему сидели в концлагере, обреченные на смерть?
Если сводят счеты друг с другом и лгут, то почему?
* * *
Страшно и противно мне стало, и вошел я в избу, и увидел на столе черный блокнот, тот, забытый одним из движущейся толпы.
Открываю и понимаю, что это дневник нашего офицера, раненного в 1941 году при отступлении и попавшего сначала в лазарет при лагере. Старший лейтенант, инженер, москвич описывает, как уже в конце первой недели по доносам соседей по баракам расстреливали эсэсовцы всех коммунистов и евреев, и фраза прописными буквами: «КОГДА ПРИДЕТЕ, НЕ ВЕРЬТЕ НИКОМУ! ВСЕ, КТО ОСТАВАЛСЯ ВЕРЕН РОДИНЕ, РАССТРЕЛЯНЫ. Остались в живых только те, кто так или иначе сотрудничал с лагерным начальством». И опять как вопль: «НЕ ВЕРЬТЕ НИКОМУ!».
Прав ли он был? Не знаю.
Ведь все эти обличающие друг друга прошли мучительный путь от немецкого концлага к русскому ГУЛАГу.
Не были они ни палачами, ни карателями. Их ли грехи, что предала их Родина, пошли они на какой-то компромисс с палачами с целью не умереть.
Затертые меж двух бесчеловечных тоталитарных систем, заслуживали они если не оправдания, то уж во всяком случае — жалости…
Ivan Shagin/RIA Novosti archive/Wikimedia Commons/CC-BY-SA 3.0* * *
…В 1945 году образ мыслей умирающего офицера целиком совпадал с моим. Первым моим желанием в момент, когда я читал его дневник, было переслать его на Лубянку. Но чем это отличалось бы от «подвига» Павлика Морозова? Образ врага, страх возмездия?
Если я не ошибаюсь и это на самом деле были власовцы, то какой же ужас, какой страх возмездия заставлял их ценой предательства друг друга пытаться спасти от гибели себя. Так ли они отличались от штрафников фронта, от партийных функционеров времен чисток и единогласных голосований? Не тот ли же это менталитет человека 1937 года? Как во мне могла совмещаться психология интеллигента, народника, передвижника, поклонника декабристов и Герцена с этой жаждой разоблачить и наказать? Но ведь это было. Господи! Слава богу, что утопил я на жуткой ночной переправе ту записную книжку и остался, волею случая, человеком чести и не вступил, тоже волею случая, в партию большевиков…
«Без этого покаяния нельзя достойно уйти из жизни»
(из глав «В освобожденной Европе», «Демобилизация», «Самое страшное»)
Сентябрь 1945 года.
С трудом нашел нашу комендатуру.
Долго стучал, но никто не отзывался. Наконец дверь открыл полупьяный заспанный майор — комендант города.
Я, как мог, объяснил, что задержался в штабе, возвращаюсь в часть, надо как-то переночевать.
— Комендатура не гостиница, ничего для вас сделать не могу!
Повернулся на 180 градусов, вошел в комнату, запер за собой дверь. Я остался в холодном темном предбаннике. До крайности возмущенный, начал стучать в дверь. Майор появился с автоматом в руке, а я увидел через раскрытую настежь дверь стол, уставленный полупустыми бутылками, и на диване испуганную голую женщину.
Это было не очень весело.
Я вытащил из кобуры наган и, дабы предупредить преступный разворот дела и огорошить самодура и мерзавца, произнес, что немедленно доложу обо всем увиденном маршалу Коневу, по распоряжению которого я прибыл в штаб армии, и, не спуская пальца со спускового крючка, направился к телефону.
Что-то, видимо, дошло до майора.
— Что же ты не понимаешь шуток, — захрипел он, — так бы сразу и сказал, садись за стол, а я вызову толмача.
Я отодвинул от себя кружку со спиртом и стал ждать. Майор глухо матерился, его явно тянуло ко сну. Через двадцать минут появился толмач-венгр. Я пошел вслед за ним…
— Господин лейтенант, — горько сказал он, — почти всех владельцев домов комендант обложил данью: одни несут ему вино, другие деньги, третьи приводят женщин. В обмен он дал им обещание не тревожить их русскими постояльцами, дело безнадежное. — И он повел меня в свой собственный дом. Открыл дверь.
На грязном полу впритирку валялись застрявшие, как и я, в штабе армии прибывшие из разных частей лейтенанты, капитаны, майоры.
Толмач указал мне на угол пола и скрылся.
Мне было холодно, меня тошнило от голода и возмущения, но делать было нечего. Заснуть я так и не смог и с первыми лучами солнца вышел на улицу. Мне повезло — попутная машина довезла меня до Шопрона.
Я все время думал о судьбе воина-победителя.
V. Kinelovskiy/RIA Novosti archive/Wikimedia Commons/CC-BY-SA 3.0* * *
Июнь 1946 года.
Получаю демобилизационные документы. У меня два чемодана, набитые трофеями…
Добираюсь я до знакомого своего славянского домика. Хозяйка с радостью отворяет мне калитку, но в комнате на диване сидит полупьяный старшина. На столе бутылка водки.
Знакомимся, пьем за победу, за возвращение на родину. Я смертельно устал, ложусь на кровать и засыпаю. Старшина будит меня, говорит, что тоже уезжает завтра из Вены домой в Брянск, что, пока я спал, хозяйка уходила из дома куда-то, а он поднялся на второй этаж и обнаружил в бюро столовое серебро, золотые серьги и кольца, золотой портсигар.
— Лейтенант, — говорит он. — У меня наган, я не сдал его. Давай с тобой ночью убьем эту б… бабу и ее мужа, все вещи разделим, может, еще что найдем. А завтра утром — на поезд до Будапешта, никто нас никогда не найдет, дело абсолютно чистое!
Понимаю, что убить человека для него дело плевое, надо выходить из трудного положения.
Раскрываю чемодан, вытаскиваю четыре бутылки венгерской «палинки» (предполагал угостить москвичей). Это виноградная водка крепостью больше пятидесяти градусов. Предлагаю сначала выпить, наливаю ему полную кружку, себе — граммов сто, пьем за удачу. Наливаю ему вторую кружку, себе для виду, пьем за победу, наливаю ему третью и четвертую кружки.
Минут через двадцать он пьянеет окончательно, пытается лечь на диван и сползает под стол. Десять часов вечера. Приходят хозяйка с мужем, поднимаются наверх, а я сижу на стуле и понимаю, что спать мне не придется, преступление надо предотвратить.
Так сижу до семи утра, старшина — потенциальный вор и бандит — спит под столом. В семь часов утра с трудом бужу его, говорю, что можем опоздать на поезд, что сам только что проснулся. Мне удается уговорить его, не убивая стариков, ехать на вокзал — слишком мало осталось времени. Берем чемоданы и вещмешки, спускаемся в метро.
— Мудак ты, лейтенант, — говорит он мне, — я думал, что ты мужик, а ты — … …!
* * *
7 мая 2002 года, спустя пятьдесят восемь лет.
— Я не желаю слушать это, я хочу, чтобы вы, Леонид Николаевич, этот текст уничтожили, его печатать нельзя! — говорит мне срывающимся голосом мой друг, поэт, прозаик, журналист Ольга Ильницкая.
Происходит это в 3-м госпитале для ветеранов войны в Медведкове. Десятый день лежу в палате для четверых. Пишу до и после завтрака, пишу под капельницей, днем, вечером, иногда ночью.
Спешу зафиксировать внезапно вырывающиеся из подсознания кадры забытой жизни. Ольга навестила меня, думала, что я прочитаю ей свои новые стихи.
На лице ее гримаса отвращения, и я озадачен…
* * *
…Зачем пишу?
Какова будет реакция у наших генералов, а у наших немецких друзей из ФРГ? А у наших врагов из ФРГ?
Принесут ли мои воспоминания кому-то вред или пользу? Что это за двусмысленная вещь — мемуары! Искренно — да, а как насчет нравственности, а как насчет престижа государства, новейшая история которого вдруг войдет в конфликт с моими текстами? Что я делаю, какую опасную игру затеял?
Озарение приходит внезапно.
Это не игра и не самоутверждение, это совсем из других измерений, это покаяние. Как заноза, сидит это внутри не только меня, а всего моего поколения. Вероятно, и всего человечества. Это частный случай, фрагмент преступного века, и с этим, как с раскулачиванием 30-х годов, как с ГУЛАГом, как с безвинной гибелью десятков миллионов безвинных людей, как с оккупацией в 1939 году Польши, нельзя достойно жить, без этого покаяния нельзя достойно уйти из жизни. Я был командиром взвода, меня тошнило, смотрел как бы со стороны, но мои солдаты стояли в этих жутких преступных очередях, смеялись, когда надо было сгорать от стыда, и, по существу, совершали преступления против человечества.
Леонид Николаевич Рабичев* * *
Полковник-регулировщик? Достаточно было одной команды? Но ведь по этому же шоссе проезжал на своем «Виллисе» и командующий 3-м Белорусским фронтом маршал Черняховский. Видел, видел он все это, заходил в дома, где на постелях лежали женщины с бутылками между ногами? Достаточно было одной команды?
Так на ком же было больше вины: на солдате из шеренги, на полковнике-регулировщике, на смеющихся полковниках и генералах, на наблюдающем мне, на всех тех, кто говорил, что война все спишет?
В марте 1945 года моя 31-я армия была переброшена на 1-й Украинский фронт в Силезию, на Данцигское направление. На второй день по приказу маршала Конева перед строем было расстреляно сорок советских солдат и офицеров, и ни одного случая изнасилования и убийства мирного населения больше в Силезии не было. Почему этого же не сделал маршал Черняховский в Восточной Пруссии? Сумасшедшая мысль мучает меня — Сталин вызывает Черняховского и шепотом говорит ему:
— А не уничтожить ли нам всех этих восточнопрусских империалистов на корню, территория эта по международным договорам будет нашей, советской?
И Черняховский — Сталину:
— Будет сделано, товарищ генеральный секретарь!
Это моя фантазия, но уж очень похожа она на правду. Нет, не надо мне ничего скрывать, правильно, что пишу о том, что видел своими глазами. Не должен, не могу молчать! Прости меня, Ольга Ильницкая…
Примечание редактора. Понимаем, что многие скажут: не было того, что написано в этом тексте, это ложь. Им придется возразить: если воспоминания очевидца событий — ложь, то где тогда правда? В отредактированных учебниках истории?.. Другие скажут: пусть это правда, но зачем лишний раз вспоминать о таком, зачем ковырять эту рану, расшатывать эту скрепу? Ответим им: раз в год, в день начала Войны, об этом напомнить все-таки можно. Ведь за десятки лет как-то забылась фраза «Это не должно повториться», и на ее место приходит глупое «Можем повторить».
На фоне государственной пропаганды, парадов и учений мы зачастую забываем, что война — это страдания, ужас, боль, несчастья для сотен тысяч, миллионов людей. На войне есть место героизму, и нужно чтить память героев войны. Но находится на ней место и самым низким, чудовищным поступкам — и о них тоже нельзя забывать. Это нужно вспоминать хоть иногда, чтобы война не превращалась в раскрашенную картинку из детской книжки. Наш долг как граждан — стремиться сохранить правдивую память о войне, пусть эта правда иногда нам отвратительна.
Хочешь, чтобы в стране были независимые СМИ? Поддержи Znak.com
Первая мировая — бойня, на которой щадили вражеских солдат | Культура и стиль жизни в Германии и Европе | DW
В книге «Медицина и война: Германия в 1914-1924 гг.» («Medizin und Krieg: Deutschland 1914-1924») Вольфганг Эккарт (Wolfgang U. Eckart), директор Института истории и этики медицины при Гейдельбергском университете, рассказывает о военнопленных Первой мировой в России и Германии. Массовое взятие солдат в плен стало первым подобным опытом для воюющих сторон. За несколько лет до начала Великой войны оба государства подписали ряд документов, регулирующих положение военнопленных, в частности, Конвенцию о законах и обычаях войны. Однако реальное положение дел в период конфликта сильно отличалось от гуманных предписаний, зафиксированных на бумаге. В интервью DW Вольфганг Эккарт рассказал, как русские и немцы изначально относились к военнопленным, что изменилось после 1917 года и чем Первая мировая отличалась в этом отношении от Второй.
DW: Еще до начала Первой мировой войны страны подписали ряд конвенций, касавшихся, кроме прочего, статуса военнопленных. Как это повлияло на положение попавших в плен солдат?
Вольфганг Эккарт: В предыдущих войнах не было военнопленных. Если после сражения на поле битвы оставались раненые вражеские солдаты, то специальные отряды их добивали. Первая мировая была и первой войной, в которой обе воюющие стороны брали в плен миллионы. Тем не менее, ситуация в лагерях для военнопленных была куда ужаснее, чем кто-либо мог себе представить при подписании соглашений. На практике возникли большие проблемы: как кормить этих людей, как с ними обращаться, какую работу им поручать.
Вольфганг Эккарт
— Какое положение дел было, в частности, в лагерях для военнопленных в Германии и России?
— Согласно конвенциям, отношение к военнопленным должно быть справедливым, без проявления жестокости, их должны кормить в соответствии с установленными нормами, кроме того, запрещались работы вблизи линии фронта. Однако едва ли что-либо из этого нашло отражение в жизни. С русскими военнопленными, содержавшимися на востоке Германии, плохо обращались, плохо кормили, условия труда были также ужасными. У некоторых солдат была оспа. В то время не знали, как ее лечить, поэтому это инфекционное заболевание унесло тысячи жизней плененных русских.
В России тоже плохо обращались с немецкими военнопленными. В немецких лагерях был хотя бы один или два доктора. В российских же нередко вообще не было врачей, поскольку в них нуждались на фронте. Мог быть только один фельдшер — врач более низкой квалификации, который мог сделать лишь ампутацию и ничего другого. К тому же лагеря в России располагались далеко на востоке империи, чтобы попавшие туда солдаты не могли сбежать в Европу. Считалось также, что Красный Крест, проверявший лагеря для военнопленных, не сможет добраться до столь отдаленных мест.
— Согласно статистическим данным, приведенным в вашей книге, в лагерях в Германии количество военнопленных из России было гораздо выше, чем из других стран. С чем это связано?
— Это связано с более старыми приемами ведения войны на Восточном фронте, когда на поле боя сходились кавалеристские отряды. После каждого проигранного сражения в плен сдавались большие группы солдат. Гораздо сложней было собрать солидное число военнопленных в условиях траншейной войны, распространенной на Западном фронте. Когда порядка четырех-семи траншей располагались друг за другом, приходилось брать каждую из них в отдельности. А там находилось приблизительно 15 солдат. Но если посмотреть на весь период с 1914 до 1918 год, то общее количество военнопленных с Западного фронта, вероятно, будет больше, чем с Восточного, где война закончилась раньше.
— Чем отличалось отношение к русским военнопленным во время Первой и Второй мировых войн?
— С самого начала Первой мировой войны практиковалась расовая сегрегация, поскольку расовые предубеждения были весьма распространены и в тот период. Так, солдат из азиатской части Российской империи отделяли от солдат из европейской части страны — их помещали вместе с другими европейцами. Однако лагеря для военнопленных в то время не предназначались для их уничтожения.
Русских солдат, в отличие от других военнопленных, трудившихся на фронте, отправляли работать на фермы. В Бранденбурге, Саксонии, Баварии не было ни одного крупного хозяйства, где не трудился бы русский военнопленный. Сами немецкие фермеры служили в армии, и русские солдаты были единственными взрослыми мужчинами в хозяйствах. Ходили слухи, что жены фермеров нередко вступали с ними в любовную связь, и те через некоторое время брали на себя роль хозяев ферм. Такая ситуация во Второй мировой войне могла бы привести к расстрелу пленного.
Русские военнопленные под немецким конвоем, 1915 год
— Вы также пишете о положении немецких военнопленных после революции в России. Как изменилась их ситуация после 1917 года?
— В первые недели после революции ситуация для немецких и австрийских военнопленных улучшилась. Революционеры видели в них заключенных империалистической системы. Затем, когда стало происходить размежевание внутри революционных групп, отношение к пленным сильно ухудшилось. Вскоре их начали использовать для фронтовых работ. Важную роль играли и политические аспекты. Если военнопленный признавался, что был участником рабочего движения в Германии, то это значительно облегчало ему жизнь по сравнению с теми, кого считали буржуазией.
Наконец, после революции все дипломатические каналы были разрушены. Поэтому заниматься переправкой военнопленных обратно в Европу было проблематично. Но вскоре после окончания Первой мировой войны в 1918 году начались переговоры с революционерами, и большинство военнопленных отправили назад. Правда, не напрямую, а на корабле из Владивостока через Японию назад в Европу.
Смотрите также:
Первая мировая война на киноэкране
Немой победитель
На первой церемонии награждения лауреатов премии «Оскар » в 1929 году «лучшим фильмом» была признана снятая в 1927 году военная драма Уильяма Уэлмана «Крылья» («Wings») о двух американских летчиках времен Первой мировой войны, влюбленных в одну и ту же девушку. С эпизодической роли в этой немой картине началась голливудская карьера Гэри Купера. На фото — Чарльз Роджерс и Ричард Арлен.
Первая мировая война на киноэкране
Потерянное поколение
В номинации «лучший фильм» на церемонии награждения лауреатов премии «Оскар» в 1930 году победила антивоенная драма Льюиса Майлстоуна «На западном фронте без перемен» («All Quiet on the Western Front»). Фильм считается лучшей экранизацией одноименного романа Эриха Марии Ремарка (Erich Maria Remarque) о «потерянном поколении».
Первая мировая война на киноэкране
Настоящий герой
«Сержант Йорк» (»Sergeant York») был снят Говардом Хоуксом на основе биографии Элвина Йорка, одного из самых прославленных солдат США времен Первой мировой войны. Гэри Купер сыграл провинциального паренька хулиганского поведения, который благодаря своему удальству и снайперским способностям становится национальным героем. Эта роль принесла Куперу главный актерский «Оскар» в 1942 году.
Первая мировая война на киноэкране
До «Заводного апельсина»
Шедевром считается драма Стэнли Кубрика «Тропы славы» («Paths of Glory»), в которой беспощадно показаны бессмысленность войны и беспринципное честолюбие военных. Фильм был снят в Мюнхене в 1957 году. Сцены в окопах считались эталоном кинореализма. Во Франции фильм не показывали до 1975 года, опасаясь, что его беспощадный пацифизм будет воспринят как покушение на честь французской армии.
Первая мировая война на киноэкране
Легендарная киноэпопея
«Лоуренс Аравийский» («Lawrence of Arabia») считается лучшим британским фильмом всех времен. Эпопея Дэвида Лина повествует о событиях из жизни офицера британской разведки, работавшего в годы Первой мировой войны и Арабского восстания 1916-18 годов в Сирии в активном взаимодействии с арабскими кочевниками. Питера О’Тула и Омара Шарифа этот кинофильм сделал кинозвездами первой величины.
Первая мировая война на киноэкране
Австралийский вклад
Австралийская драма 1981 года «Галлиполи» («Gallipoli»), снятая режиссером Питером Уиром, считается одним из лучших антивоенных фильмов. Лента рассказывает о двух друзьях и их службе в австралийской армии во время Первой мировой. Молодые люди сталкиваются с жестокостью войны, когда их отправляют в Турцию, где они участвуют в Галлиполийском сражении в августе 1915 года.
Первая мировая война на киноэкране
Война и любовь
Разгромные рецензии собрал фильм Ричарда Аттенборо «В любви и войне» («In Love and War»), снятый по мотивам реальных событий 1918 года из жизни Эрнеста Хэмингуэя, которые тот изложил в романе «Прощай, оружие!». Критиков раздражало то, что этот фильм с Сандрой Буллок в главной роли оказался больше «про любовь», чем про все остальное, и был снят по образу и подобию «проходных» голливудских мелодрам.
Первая мировая война на киноэкране
Тихая ночь
Фильм «Счастливого Рождества» (»Joyeux Noël») основан на реальных событиях времен Первой мировой войны: на одном из участков Западного фронта в 1914 году британские, французские и немецкие солдаты оставили ружья в окопах и вышли навстречу друг другу, чтобы поздравить с праздником. Номинированную на «Оскар» военную драму европейского производства 2005 года снял режиссер Кристиан Карион.
Первая мировая война на киноэкране
Предчувствие катастрофы
В эпической драме «Дневники из Полла» («Poll») немецкий режиссер Крис Крауc (Chris Kraus) показывает Европу накануне войны. Предчувствие катастрофы достигло берегов Балтийского моря, где, словно у Чехова в «Вишневом саду», в ожидании трагического конца остзейские немцы наблюдают за приближением новой эпохи. Офицерам русской армии отведена роль статистов, не омраченных суровыми думами.
Первая мировая война на киноэкране
Красная угроза
Легендарный немецкий летчик-истребитель Манфред фон Рихтгофен (Manfred von Richthofen) был непростой личностью, сочетавшей в себе черты героя, джентльмена и хладнокровного убийцы. Фильм немецкого режиссера Николая Мюллершёна (Nikolai Müllerschön) «Красный барон» (»Der Roter Baron») был снят на английском языке с прицелом на международный прокат. Получил преимущественно негативные отзывы.
Первая мировая война на киноэкране
Немецкие герои
»Мужчины »Эмдена» (»Die Männer der Emden») — по-голливудски красивая, неожиданная по содержанию немецкая картина, снятая по мотивам реальных событий начала Первой мировой войны. Оставшиеся в живых после затопления немецкого крейсера «Эмден» моряки возвращаются в Берлин через Индонезию, Йемен, Саудовскую Аравию, Турцию и демонстрируют при этом смелость и великодушие.
Первая мировая война на киноэкране
Детская книга
«Боевой конь» (»War Horse») — военная драма в постановке Стивена Спилберга по одноименному роману Майкла Морпурго. Рассказывает она о дружбе мальчика Альберта и жеребца Джоуи. Невольно они совершают полное трагических событий путешествие, попадая из живописной деревушки в окопы на севере Франции, где был решен исход войны.
Автор: Лори Хербер, Карла Бляйкер, Элла Володина
Раненые солдаты вермахта лежат на земле в лесу в районе деревни Галахово Калининской области 8 декабря 2012 Прислал sukhov Добавил AK73 11 комментариев Раненые солдаты вермахта лежат на земле в лесу в районе деревни Галахово Калининской области. Категория: Жизнь немецких войск, Центральный фронт 1942-1943 гг Информация о фото Место съемки: Галахово, Калининская область, СССР Время съемки: август 1942 Оригинал 922×1239 Похожие фотографии Немецкий солдат у входа в землянку в районе деревни Галахово Калининской областиНемецкие солдаты у входа в блиндаж в районе деревни Голыхино Калининской областиБританские пленные лежат на земле в окружении горных егерей вермахта в Норвегии Дети колхозников Калининской области в лесу у землянки, где они жили в дни оккупацииДва немецких солдата с трофейным ППШ в окопе в районе деревни Полунино Калининской областиПятеро немецких солдат у пулемета MG-34 в окопе в районе деревни Полунино Калининской области Предыдущее фото | Следующее фото 11 Написать комментарий Пожалуйста, авторизуйтесь чтобы добавить комментарий. или войдите с помощью: 11 Цепочка комментария 0 Ответы по цепочке 0 Последователи Популярнейший комментарий Цепочка актуального комментария 6 Авторы комментариев Авторы недавних комментариев Подписаться Уведомлять меня о новых комментариях к этой публикациио новых ответах на мой комментарий УчастникHernan CortesСколько под этой деревушкой хожено-перехожено… Вы должны войти , чтобы проголосовать00Вы должны войти , чтобы проголосовать5 л. назадУчастникHernan CortesС большей долей вероятности солдаты из 58 полка 6 пд. В это время Галахово оборонял как раз 58 полк-3 батальон и вроде как рота из, кажись 1 бата. Вы должны войти , чтобы проголосовать00Вы должны войти , чтобы проголосовать5 л. назадУчастникHernan CortesКто это меня тут в первом сообщении заминусил? Вы должны войти , чтобы проголосовать00Вы должны войти , чтобы проголосовать5 л. назадУчастникHernan CortesБалбесы, мной перехожено, в поисках бойцов РККА.))))) Вы должны войти , чтобы проголосовать00Вы должны войти , чтобы проголосовать5 л. назадУчастникBlue Fox Hernan Cortes: Теоретеги. : ) А швабы довольные, как же — выстрел на родину. Вы должны войти , чтобы проголосовать00Вы должны войти , чтобы проголосовать5 л. назадУчастникFantozzi Hernan Cortes: Диванные эгсперды негодуют. В интернете комментить не бойцов поднимать. Не обращайте внимания. Уважаю ваш труд! Вы должны войти , чтобы проголосовать00Вы должны войти , чтобы проголосовать5 л. назадУчастникHernan Cortes Fantozzi: Обидно…… Вы должны войти , чтобы проголосовать00Вы должны войти , чтобы проголосовать5 л. назадУчастникFantozziТоже непонятно кто минусует Кортеса. Танчики и самолётики любят обсуждать а как человек увидел знакомое место пусть не кровью а потом политое да не за грибочками а по святому делу так бегут минусовать. А людей то и не видят. Плохо что не видно кто заминусовал. Хамят по скрытому. Пусть отвлечённый коммент да по делу, это не глядя в справочник писать ТТХ выпендриваться. Стыдно должно быть. Все амдмин. Можно удалять мой коммент. Вы должны войти , чтобы проголосовать00Вы должны войти , чтобы проголосовать5 л. назадУчастникNikolay AnichkovНа снимке представлено первое звено эвакуации раненых. Это место сосредоточения, или как его называли в нашей военно-полевой хирургии, «гнездо». Дальше уже мог быть батальонный или полковой медицинский пункт. Вы должны войти , чтобы проголосовать20Вы должны войти , чтобы проголосовать5 л. назадУчастникKAREL Hernan Cortes: Кто это меня тут в первом сообщении заминусил? Первый минус поставил я. Сами виноваты. Надо было дать развернутый комментарий, что Вы и сделали позднее. А так под десятками фото на ВА я и другие коллеги могут подписаться — я тут ходил-бродил. Кроме того Вы нарушили пункты 2.5 и 4.1 Правил. Так что нечего обижаться. Fantozzi: Хамят по скрытому. Где в минусование комметов Вы увидели хамство? Интересно получается, сминусовал — нахамил, а поставил плюсик — прогнулся (подхалимаж и пр.)Так получается? Систему лайков для того и установили, чтобы не вдаваясь в полемику выразить своё отношение к ком-иям. Вы должны войти , чтобы проголосовать00Вы должны войти , чтобы проголосовать5 л. назадУчастникendorfin Hernan Cortes: Я тоже ставил минусы — сначала за неразвернутый комментарий, остальные за некорректный выброс негатива на коллег по ВА. Вы должны войти , чтобы проголосовать00Вы должны войти , чтобы проголосовать5 л. назад
Hernan Cortes: Кто это меня тут в первом сообщении заминусил?
Первый минус поставил я. Сами виноваты. Надо было дать развернутый комментарий, что Вы и сделали позднее. А так под десятками фото на ВА я и другие коллеги могут подписаться — я тут ходил-бродил. Кроме того Вы нарушили пункты 2.5 и 4.1 Правил. Так что нечего обижаться.
Fantozzi: Хамят по скрытому.
Где в минусование комметов Вы увидели хамство? Интересно получается, сминусовал — нахамил, а поставил плюсик — прогнулся (подхалимаж и пр.)Так получается?
Систему лайков для того и установили, чтобы не вдаваясь в полемику выразить своё отношение к ком-иям.
Вы должны войти , чтобы проголосовать00Вы должны войти , чтобы проголосовать
Иваново в годы Великой Отечественной войны
Из книги К.Е. Балдина, А.М. Семененко «Иваново-Вознесенск. Из прошлого в будущее» (Иваново. 2011)
Глава 7
«Вставай, страна огромная»
Ивановские полки
22 июня 1941 года мирную жизнь страны прервало нападение фашистской Германии. Уже в первый день войны в Иванове прошли массовые митинги и собрания, на которых люди клялись не щадить сил и жизни ради защиты Отечества. В городе открылось десять призывных пунктов, но еще до получения повесток многие подавали в военные комиссариаты просьбы об отправке на фронт добровольцами.
Целый ряд военных частей, сражавшихся на фронтах Великой Отечественной, с полным правом можно назвать «ивановскими» по своему составу. Первой из них была 307-я Новозыбковская стрелковая дивизия. 14 августа ивановцы торжественно проводили ее на местном стадионе «Динамо» (ныне — стадион «Текстильщик»), а уже 22 августа часть вступила в бои на Брянщине в районе города Стародуба. В начале 1943 года дивизия участвовала в Воронежско-Касторненской операции, летом 1943 года отбивала атаки врага на северном участке Курской дуги, обороняла поселок Поныри.
332-ю Иваново-Полоцкую стрелковую дивизию им. Фрунзе, укомплектованную осенью 1941 года, в октябре направили под Москву. В период нашего наступления в декабре 1941 — январе 1942 годов она продвинулась на запад более, чем на 300 километров, освободив города Андреаполь, Западную Двину и 920 других населенных пунктов. В феврале 1942 года дивизию выдвинули в район города Велиж Смоленской области, где шли тяжелые бои. Неся значительные потери, она освободила город в сентябре 1943 года. В память этих событий одну из улиц Иванова назвали Велижской. Солдаты и офицеры 332-й дивизии сражались в северной Белоруссии в районе города Полоцка. За эти бои часть получила наименование Полоцкой. Свой боевой путь дивизия закончила у города Лиепаи в Латвии.
117-я стрелковая дивизия, сформированная в декабре 1941 — феврале 1942 годов, была направлена на Калининский фронт. В феврале 1944 года она взламывала оборону противника у города Невель на Псковщине, освобождала Белоруссию. В составе 1-го Белорусского фронта наши земляки взяли польский город Люблин, отличились при форсировании Вислы и дошли до Берлина.
Ядро 49-й Рославльской стрелковой дивизии, формировавшейся в нашем крае в течение 1942 года, составили ополченцы Ивановского рабочего полка имени Фурманова (позднее 222-й полк). Дивизия сражалась в Сталинградской битве на окраине Сталинграда в районе завода «Баррикады». Затем были бои на Курской дуге, освобождение Смоленщины. Осенью 1943 года часть прошла по дорогам войны около 200 километров, особенно тяжелыми выдались бои за город Рославль в Смоленской области, в честь которого дивизия и получила свое название. Летом 1944 года она прошла с боями около 700 километров по территории Белоруссии и Литвы. В январе 1945 года 49-я дивизия участвовала в прорыве линии обороны противника южнее Варшавы, форсировала Вислу и Одер, штурмовала сильно укрепленный Франкфурт-на-Одере, а в конце войны ликвидировала фашистскую группировку в районе Берлина.
В Иванове начинался путь легендарной авиаэскадрильи (затем — авиаполка) «Нормандия-Неман». По соглашению между правительством СССР и патриотической организацией «Сражающаяся Франция» в конце 1942 года в Советский Союз прибыла группа французских летчиков. Базой для формирования новой части стал аэродром на северной окраине Иванова. Летчикам обеспечили приличные жилищные условия, предоставили 14 самолетов ЯК-1. В 1943 году французы уже воевали бок о бок со своими советскими товарищами по оружию.
Десятки тысяч наших земляков были награждены орденами и медалями. В. С. Гришанов и В. И. Пипчук стали полными кавалерами всех трех степеней Ордена Славы, который, как и Георгиевский крест в русской армии, вручался за особое мужество на поле боя. 34 ивановца удостоились звания Героя Советского Союза. Среди них танкист Г. П. Александров и летчик С. И. Лазарев, сапер В. И. Веселов и артиллерист М. Я. Дубровин, разведчик И. М. Лобанов и пулеметчик В. П. Антонов.
Всего за годы Великой Отечественной войны добровольцами и по мобилизации из Иванова ушли на фронт около 70 тысяч человек, из них 27 тысяч не вернулись домой. Их имена увековечены в областной Книге Памяти, изданной в 1995 году.
В тылу
В условиях военного времени жизнь людей в тылу коренным образом изменилась. Все мужчины и женщины в возрасте от 16 до 60 лет прошли обучение правилам противовоздушной и противохимической обороны. На случай налетов вражеской авиации в городских районах и при крупных жилых домах были созданы боевые группы. Всех мужчин от 16 до 50 лет, по тем или иным причинам не мобилизованных в армию и способных носить оружие, обязали пройти всеобщее воинское обучение.
В годы войны в Иванове дислоцировались военные училища. Одно из них — военно-политическое, выпускавшее политруков, окончили такие видные военачальники, как генерал-полковник И. Медников, генералы-лейтенанты Г. Громов и А. Фокин, вице-адмирал Н. Шабликов. На специальных курсах для журналистов, открывшихся при училище, учились известные поэты Михаил Луконин и Сергей Наровчатов.
Осенью 1941 года в период сражения под Москвой фашисты подошли совсем близко к границам Ивановской области. В связи с этим 22 октября в Иванове, как в прифронтовых городах, был создан Городской комитет обороны. Осенью 1941 года вокруг Иванова возникла целая сеть укреплений: доты, дзоты, противотанковые рвы и «ежи», лесные завалы. В городе появились многочисленные бомбоубежища на несколько десятков тысяч человек. Во дворах домов сооружались земляные щели и укрытия.
Уже в первые месяцы войны в область поступали тысячи раненых. Госпиталями стали гостиницы, школы, общежития вузов и техникумов, промышленные предприятия. 6 тысяч юношей и девушек занялись их обустройством. Благодаря таланту врачей и внимательному уходу около 90% раненых из госпиталей возвращались в строй.
В область прибыло около 100 тысяч беженцев. Еще 8 июля 1941 года для них в Иванове создали эвакуационный пункт с общежитием, столовой и больницей. Усталые, полуголодные люди получали здесь первую медицинскую помощь, жилье. Один из эвакуированных ленинградцев так вспоминал о своих первых впечатлениях в Иванове: «Когда наш эшелон прибыл на ивановский вокзал, каждый вагон оказался окруженным людьми в белых халатах. Мы, откровенно говоря, даже несколько обиделись на такую строгость. Но вот люди в белых халатах начали организовывать приехавшим обед, выносить детей, выгружать багаж и распределять по базам отдыха. Для нас все стало ясно. Мы почувствовали заботу, внимание, предупредительность трудящихся города». Некоторые беженцы поселились у своих родных, знакомых и даже совершенно незнакомых людей, проявивших теплоту и гостеприимство. Трудоспособные получили работу по специальности.
Иным стал и облик города. С наступлением темноты окна в домах и на предприятиях плотно занавешивались. Специальные дежурные обходили улицы и строго следили за соблюдением светомаскировки. На улицах стояли ящики с песком на случай бомбардировки зажигательными бомбами. Сотни ивановцев с лопатами направлялись по Лежневскому шоссе строить оборонительные сооружения на подступах к городу. С перебоями работал общественный транспорт, часть трамваев приспособили для перевозки раненых. Не хватало топлива, дома плохо отапливались. Временно прекратились спектакли в только что открытом здании театра на площади Пушкина, особенно уязвимом для вражеской авиации. На его крыше установили зенитную батарею. О суровой обстановке тех лет свидетельствует очевидец, впервые приехавший в Иваново: «Поезд пришел в Иваново ранним утром. И первое впечатление, не скрою, было тягостным. Война наложила на город, на людей тяжелый отпечаток. На станции разгружали эшелон с ранеными, вокзал был забит худыми, измученными женщинами с малыми детьми на руках, сидевшими между узлов и чемоданов. Проталкиваясь между ними, проносили на носилках полумертвых от голода эвакуированных ленинградцев. Сам город тоже показался мне унылым. По затемненным улицам изредка пробегали переполненные трамвайные вагоны с висящими на подножках людьми, у хлебных магазинов длинные очереди».
Враг оккупировал многие основные житницы страны, поэтому возникли серьезные трудности с продовольствием. Особенно тяжелой выдалась первая военная зима. По карточкам выдавались товары первой необходимости: рабочим 600 граммов хлеба в день, так называемым «иждивенцам» — 400 граммов, детям — 300 граммов. Однако уже весной 1942 года местные власти и население взялись за «самоснабжение» серьезно и с размахом. На предприятиях появились отделы рабочего снабжения (ОРСы), профкомы организовали специальные огородные комиссии. Фабрикам, заводам и учреждениям на окраинах города выделили обширные участки земли, профсоюзы обеспечивали эти коллективные огороды семенами, помогали людям доставлять домой выращенный урожай. Жители частного сектора сажали картофель на малопроезжих улицах и других свободных участках.
Трудности возникли и с топливом. Донбасс заняли немцы, а появление фашистов на Волге препятствовало доставке бакинской нефти. В городе формировались особые отряды по заготовке дров и торфа. Часто женщины-текстильщицы после 12-часовой смены, оставив дома малолетних детей, отправлялись за дровами в окрестные леса.
В первые же недели войны на фронты ушли десятки тысяч рабочих. Из-за нехватки рабочих рук останавливались целые производства, цеха, участки, были законсервированы сотни ткацких станков и тысячи прядильных веретен. С круглосуточной трехсменной работы некоторые фабрики перевели на двухсменку, продолжительность рабочего дня увеличилась с 8 до 10-11 часов. Места мужчин у станков заняли женщины. В цеха вернулись пенсионеры. Они обучали молодежь, подростков, передавали им свои навыки. Вот что вспоминает об одном из таких юных рабочих В. В. Жирнова, трудившаяся в войну на заводе «Ивтекмаш»: «Мы обрабатывали корпуса для снарядов. Мой станок стоял рядом со станком Стасика Карцева. Стася росточком не взял, подставкой пользовался. А как работал! Меньше двух норм не признавал… Устанет — залезет в инструментальный ящик, уснет. Мастер будит: «Стаська, сынок, ночью поспишь…» Стасик протрет глаза, помотает головой и снова на подставку к станку».
Украина, Белоруссия, Смоленщина, где находились многие текстильные предприятия, оказались под оккупацией, остановились и фабрики блокадного Ленинграда. Поэтому Ивановская область играла особенно важную роль в вещевом снабжении армии. Промышленность перестроилась на военный лад, фабрики стали выпускать вату, марлю, ткани для обмундирования. Швейники шили военную форму и белье, маскировочные халаты и парашюты. Только рабочие Ивановского меланжевого комбината за 1941-1945 годы дали фронту около 100 млн. метров тканей, т.е. одели 12 миллионов бойцов.
Машиностроительные предприятия города освоили производство вооружения и боеприпасов: снарядов, мин, гранат, бензозаправщиков. Ивановский завод «Торфмаш», несмотря на то, что численность рабочих сократилась на одну треть, выполнил план 1941 года уже к 20 ноября. На машиностроительных предприятиях вводились в строй новые мощности. На «Торфмаше» был построен литейный цех, а на Ивановском механическом заводе стала работать сталеплавильная печь.
В области вновь развернулось движение многостаночников. Отдельные текстильщики и целые бригады переходили на повышенное уплотнение, в два раза и более превышавшее нормы. В условиях нехватки рабочей силы это сыграло большую роль. Примеры трудового героизма были не единичными. 38 тысяч ивановцев получили медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Орден «Трудового Красного знамени» вручили Ивановскому швейному заводу N 3.
В сложных военных условиях работали вузы города. Хотя здания общежитий и половина учебного корпуса энергетического института, например, использовались как госпитали, профессорско-преподавательский состав сумел наладить учебный процесс. Занятия шли в две, а иногда в три смены — с 7 утра до 7 часов вечера. Специалистов с высшим образованием теперь готовили по ускоренной программе — за три с половиной года. Студенты жили на частных квартирах и даже в учебных аудиториях, а после занятий шли разгружать вагоны, дежурили в госпиталях.
В первых же дни войны пришлось закрыть театр юного зрителя и театральное училище, просуществовавшее в Иванове несколько лет. Театр драмы ставил все больше пьес на патриотическую тематику: «Оптимистическую трагедию» В. Вишневского, «Парень из нашего города» и «Русские люди» К. Симонова, «Фронт» А. Корнейчука, «Нашествие» Л. Леонова, «Фельдмаршал Кутузов» В. Соловьева. Актеры театра М. Г. Колесов и А. А. Дружинина за свои заслуги и вклад в дело победы удостоились звания заслуженных артистов республики. В годы войны в Иванове гастролировали актеры московских театров — Художественного и Малого, а наши артисты в составе концертных бригад регулярно выезжали в госпитали, тыловые части, на передовую.
В 1943 году неподалеку от Иванова в бывшей помещичьей усадьбе, живописно расположенной на берегу Харинки, открылся Дом творчества композиторов. (Прежний в городе Руза Московской области, был разрушен во время оккупации). В годы войны в нем отдыхали и работали М. Шостакович, С. Прокофьев, А. Хачатурян, Д. Кабалевский, Т. Хренников, В. Мурадели, Р. Глиэр, Н. Мясковский. Д. Шостакович написал здесь значительную часть 8-й симфонии, С. Прокофьев — 5-ю симфонию, Н. Мясниковский — виолончельный концерт.
Существовала и непосредственная, живая связь тружеников тыла и бойцов на передовой. Осенью 1941 года, накануне наступавших холодов, в области началась кампания по сбору теплой одежды и обуви для фронтовиков. На предприятиях, при жилищных управлениях и уличных комитетах организовались специальные комиссии. Под лозунгом: «Тепло оденем и обуем славных защитников Родины» люди несли сюда полушубки, носки, валенки, теплое белье. Не было, наверное, ни одной семьи, которая оказалась бы в стороне. В карманы одежды, в носки и рукавицы женщины вкладывали записки солдатам. В кармане полушубка, отправленного работницей фабрики им. Дзержинского, было такое письмо: «Дорогой боец! Посылаю Вам этот скромный подарок. Я хочу, чтобы Вы чувствовали всю теплоту и нашу любовь к Вам и не боялись бы холодов приближающейся русской зимы, в которую гитлеровские разбойники еще раз узнают, с кем они вступили в войну. Наша армия победит. Мы в это верим».
Люди сдавали и деньги, порой отказывая себе в самом необходимом. С первого года войны, во время ожесточенных боев за Москву, коллективы многих предприятий города трудились в выходные, чтобы заработанные в эти дни деньги передать в фонд обороны. Молодежь загружала и разгружала вагоны на воскресниках, заработок тоже уходил на нужды фронта. В годы войны распространились целевые сборы денег. Начало этому положили рабочие завода «Ивтекмаш», они призвали земляков собрать деньги на постройку танковой колонны имени М. В. Фрунзе, а текстильщицы «Красной Талки» — на постройку авиачасти им. Фрунзе. В этом движении участвовали коллективы практически всех предприятий, учреждений и учебных заведений. Вручать построенную на народные средства технику выезжали на фронт специальные делегации от Иванова. Танкисты одного из подразделений писали ивановцам: «Сегодня в нашей части большой праздник, мы получили замечательную боевую технику, грозные машины, построенные на ваши трудовые сбережения. С глубокой благодарностью принимаем этот подарок — свидетельство высоких и благородных чувств».
Amazon.com: HistoricalFindings Фото: Вечеринка в саду для раненых солдат, 21 мая 1925 г., Президент Кулидж, Раненый солдат: Мебель и декор
| Цена: | 11 долларов.00 +6,99 $ перевозки |
Раненый ветеран армии хочет, чтобы люди перестали использовать его изображение в пропагандистских целях — У.С.
Видео
Раненый ветеран армии хочет, чтобы люди перестали использовать его изображение в пропагандистских целях
Бобби Хенлайн хочет, чтобы это прекратилось.
Фотография сильно обгоревшего ветерана армии была использована в сообщениях в социальных сетях с сообщением: «Трамп говорит, что он неудачник. Я говорю, что он герой. Что ты говоришь?»
«Я здесь, чтобы сказать вам, что это неправда», — сказал Хенлайн в опубликованном им видео с требованием, чтобы люди прекратили использовать его в пропагандистских целях.«Вы все время слышите в новостях о том, что люди лгут. Фальшивые новости ».
Его фотография была использована после публикации в журнале The Atlantic статьи, цитирующей анонимные источники, в которых президент Дональд Трамп назвал морских пехотинцев, погибших в Первой мировой войне, «неудачниками» и «лохами». Трамп отверг эти претензии.
«Я не знаю, что сказал Трамп, но уверен, что он не назвал меня неудачником», — говорит Хенлайн в своем видео. «Я не слышал, чтобы он назвал меня неудачником. Так что это нужно прекратить. Прекратите использовать мое изображение.”
В интервью с Лорой Ингрэм на канале Fox News The Ingraham Angle Хенлайн выразила обеспокоенность по поводу других раненых ветеранов, изображения которых могли быть использованы таким же образом.
«Что, если бы у меня был месяц депрессии, я был изолирован из-за COVID, я в депрессии по поводу жизни, смотрю в соцсети и вижу, что президент назвал меня неудачником? Хенлайн сказала Ингрэхему. «Они не знают, в какой ситуации находится этот ветеран, и просто так выкидывают фотографию… Есть так много вещей, которые могли пойти не так ».
Хенлайн присоединился к армии в 1987 году, когда ему было 17 лет. Он участвовал в войне в Персидском заливе и оставил службу в 1992 году. После атак 11 сентября 2001 года он снова поступил в армию. Во время службы в Ираке в 2007 году он был ранен мощным взрывом самодельного взрывного устройства. Он был единственным выжившим из тех, кто ехал на его «Хаммере».
Получив обезображивающие ожоги более 40 процентов своего тела и ампутировав левое предплечье, Хенлайн перенес десятки реконструктивных операций и пересадок кожи после выздоровления от ран в Армейском медицинском центре Брук в Сан-Антонио, штат Техас.
В августе 2009 года Хенлайн начала сниматься в комедии как способ залечить раны войны.
Но использовать его имя в пропагандистских целях не смешно, говорит Хенлайн.
«Это нелепо.»
Ветеран армии Штаб-сержант.Бобби Хенлайн рассказывает о своих травмах и процессе заживления, прежде чем перейти к своему стендап-комедийному выступлению во время поездки по базе ВВС Оффутт, штат Небраска, 24 мая 2012 года. В видеопосте в сентябре 2020 года Хенлайн требует, чтобы люди прекратили использовать его имидж в целях политической пропаганды.
JOSH PLUEGE / США. ВВС
артикул продолжается ниже
Хирургия гражданской войны: Ужасные фотографии, на которых показано, как лечили раненых солдат
Крюки, ножовки и щипцы: Ужасные фотографии, на которых видно, как солдаты скрипели зубами перед операцией во время Гражданской войны в США
By Daily Mail Reporter
Создано: 16:16 GMT, 1 августа 2011 г.
Когда солдат сегодня ранен на поле боя, он может рассчитывать на самую сложную первую помощь.
Но медицинское обслуживание солдат не всегда было таким продвинутым, как эти невероятные фотографии из шоу Гражданской войны в США, первоначально размещенные на cbsnews.com.
Снимки перенесут вас на 150 лет назад, чтобы показать ужасную неотложную операцию, которую ожидали раненые солдаты.
Пилы, ножи и острые крючки, леденящие кровь, использовались для проведения столь необходимых операций искалеченным боевикам.
Ужасно: рядовой Джордж У.Лимон был ранен в ногу во время битвы в пустыне 1864 года в 1864 году. Захваченный конфедератами, лечение его ран было отложено, и он перенес повторные инфекции. Его ногу, наконец, ампутировали
Фотография: Вот рядовой Джордж У. Лемон после успешной ампутации
Но вместо того, чтобы получить комфортную анестезию, солдатам пришлось стиснуть зубы из-за боли от ампутации конечностей.
Изображения из Национального музея медицины гражданской войны показывают, как павшие бойцы часто сталкивались с небрежным обращением, которое чаще встречается в фильмах ужасов.
Их лечение сильно отличается от высокотехнологичной помощи, такой как летающие вертолеты и операционные на поле боя, которые раненые солдаты могут получить в современной войне.
На фотографиях из музея видно, как павшие солдаты проходили изнурительные процедуры без антибиотиков, что часто приводило к более опасным для жизни инфекциям.
Низкие технологии: этот большой однолезвийный нож для ампутации использовался для разрезания кожи и мышц при круговых ампутациях
Для тяжелых условий эксплуатации: после того, как кожа и мышцы были отрезаны, эта пила для ампутации — сделанная из стального лезвия и черного дерева деревянная рукоятка — прорезание костей
При ампутации использовали tenaculum для выдергивания артерий из культи, чтобы их можно было связать
Обезболивание ограничивалось дозами опиума, в то время как хирурги, казалось, больше стремились отрубать конечности, чем на самом деле пытаясь спасти их.
Один солдат, рядовой Джордж У. Лемон, был ранен в ногу во время битвы в пустыне 1864 года, но после того, как рана заразилась, ему пришлось ампутировать конечность.
Примитивная пила для ампутации, похожая на ту, что используется плотниками, могла быть использована для прорезания плоти и костей мистера Лимона.
Агонизирующая операция, наконец, была завершена с помощью крючка tenaculum, который использовался для вытягивания артерий из культи, чтобы их можно было связать.
На этой фотографии в стиле сепии группа студентов-медиков и профессоров препарирует труп. В эпоху гражданской войны большинство достижений в области медицины было достигнуто благодаря исследованию трупов, которых было много
На этой фотографии, сделанной в июле 1863 года, перед палаткой госпиталя в Геттисберге проводят ампутацию. Около трех четвертей всех операций, проведенных во время войны — примерно 60 000 операций — были ампутации
Больничная палата в оздоровительном лагере в Александрии, штат Вирджиния, на фото 1860-х годов.В условиях многолюдного лагеря инфекционные заболевания стремительно распространяются и уносят больше жизней, чем травм на поле боя
На другой фотографии в стиле сепии той эпохи изображена группа студентов-медиков, практикующих на трупе маневры, которые они использовали бы на поле боя.
Черно-белое изображение, сделанное в июле 1863 года, показывает ампутацию, выполняемую перед больничной палаткой в Геттисберге.
Многие из 60 000 операций, проведенных во время гражданской войны, были ампутациями.Хирурги использовали разные ножи, пилы и даже щипцы для процедур.
Пациентов вырубали тяжелыми дозами опиума, чтобы они не чувствовали боли.
Слева — страница из «Руководства по военной хирургии» Главного хирурга, 1863 год. Справа: хлороформ в банке с лекарствами, найденный в больничном рюкзаке. Он использовался в качестве анестетика во время многих операций.
Хирурги носили с собой такие комплекты, как этот, оснащенные пилой для ампутации, ножами, щипцами и другим хирургическим оборудованием.
Устройство подачи для инвалидов: подобные фарфоровые чашки использовались в больницах для подачи жидкости беспомощные пациенты
Открытый широко: этот инструмент называется зубным ключом и использовался для вырывания зубов
Гражданская война в США началась в 1861 году, когда 11 южных штатов объявили о своей независимости от США.С. и назвали себя Конфедерацией.
Кровавые бои с 21 северным штатом, где рабство было отменено, продолжались четыре года, пока в 1865 году Конфедерация не была окончательно окружена.
Война была первым конфликтом промышленного масштаба и привела к гибели более полумиллиона человек и еще одного полмиллиона раненых.
Этот деревянный протез ноги представляет собой полноценную левую ногу, шарнирно сочлененную в колене, с кожаной обувью, закрывающей ступню. В нем до сих пор сохранилась часть первоначальной краски телесного цвета.
В этом аптекарском сундуке хранятся лекарства в бумажных конвертах и стеклянных флаконах с лекарствами
В этой столовой хинин, необходимый для лечения малярии
Машины скорой помощи времен гражданской войны обычно были оснащены двумя такими бочонки с водой, выпущенные U.S. Medical Dept
Этот инструмент, блоха, использовался для кровопускания. П-образное лезвие подпружинено и приводится в действие спусковым крючком над ним. Глубину разреза можно регулировать винтом в основании рычага.
Эта резная деревянная шина для ноги использовалась для стабилизации сломанной голени
Эта пястная пила использовалась для разрезания более мелких костей, таких как пальцы рук, ног, рук. , запястья и ребра
Это деревянный стетоскоп — плоский конец помещался на спину или грудь пациента, а чашеобразный конец — на наушник.
Этот гроб был разработан для сохранения свежести мертвых тел.Нижняя часть предназначена для удержания льда. Небольшую дверцу в изголовье гроба можно было приподнять, чтобы опознать тело внутри.
Входной билет в класс медицинского колледжа Джефферсона в Филадельфии в 1853 году, где проходили занятия по анатомии. Эти билеты были приобретены студентами-медиками
Каломель использовался как средство от диареи и дизентерии. Единственным его недостатком было то, что он содержал очень ядовитую ртуть.
«Spiritus Frumenti» был лекарственным спиртом.Эта банка была частью больничного рюкзака, изготовленного Медицинским департаментом США, который принесли на поле боя
Депрессор для языка из слоновой кости. Хотя сегодня они являются одноразовыми, депрессоры для языка использовались повторно в эпоху гражданской войны
На этой фотографии от февраля 1964 года показан вход в полевой госпиталь на Бренди-Стейшн, штат Вирджиния. Белые строения по бокам — больничные палатки.
На этом снимке изображена протезная фабрика в конце 1800-х годов. Между 1861 и 1873 годами было выдано почти 150 патентов на конструкции протезов конечностей.
Эти иллюстрации озаглавлены «Больничный поезд из Чаттануги в Нэшвилл» и «Интерьер больничного вагона» из журнала Harper’s Weekly от 27 февраля 1864 года.Многие раненые солдаты были перевезены поездами
На апрельской печати 1862 года изображен «Интерьер санитарного парохода». Там, где транспортировка поездом была нецелесообразной, медицинская эвакуация производилась на лодке
7 июня 1862 года на печати показано хирургическое отделение в больнице общего профиля в Форт-Монро, штат Вирджиния
Эта фотография была сделана с негатива на стеклянной пластине 1888 года и показывает рана ветерана гражданской войны. Подопытный — сержант Джордж Экерт, знаменосец 74-го полка.Па. Волонтеры
Графические фотографии, лежащие в основе истоков пластической хирургии, посвященные жертвам Первой мировой войны
ВНИМАНИЕ: ГРАФИЧЕСКИЕ изображения. Эта статья содержит изображения и контент графического характера, которые могут расстроить некоторых зрителей.
На этих изображениях изображены мужчины, получившие травмы лица во время Первой мировой войны, которые представлены в книге, посвященной истокам современной пластической хирургии.
В этой статье автор и бывший консультант-ревматолог Эндрю Бамджи рассказывает о своей книге «Лица с фронта: Гарольд Гиллис, больница королевы, Сидкап и истоки современной пластической хирургии», в которой рассматриваются некоторые из замечательных Технические достижения были впервые применены в медицинском учреждении на 320 коек на юге Лондона, которое было создано после битвы на Сомме для восстановления лиц раненых солдат Первой мировой войны.
Автор здесь дает нам возможность заглянуть в менее известные травмы жертв Первой мировой войны.
Статья доктора Эндрю Бамджи
Как стажер по ревматологии, специализирующийся на лечении артрита, я не ожидал написать книгу о пластической хирургии во время Первой мировой войны и столкнуться с забытой областью истории медицины.
Но я был консультантом в больнице Королевы Марии в Сидкапе, которая, как я вскоре обнаружила, очень гордилась своим местом, где проводилась реконструкция лица.
Из английского издания книги Nie Wieder Krieg («Never Again War»), ироническая подпись указывает на неудачную реконструкцию лица.(Изображение: Эндрю Бамджи)Моя книга была вдохновлена случайным открытием большого количества материалов дела с подробностями операций, фотографиями и картинами — уникальным пережитком медицинских материалов военного времени.
Этот первоисточник был подкреплен тем, что я приобрел для госпиталя обширную библиотеку старинных книг, от дневников солдат и медсестер до учебников.
На верхнем и нижнем левом изображениях изображен нигерийский солдат с зубными протезами, а на других изображены кожные лоскуты, используемые для перемещения ткани от донора к месту травмы.(Изображения: RCS, AWA, архив BAPRAS)Книга началась как резюме замечательных технических достижений, впервые реализованных в Sidcup, и было очевидно, что они стали результатом централизации лицевой хирургии в одном месте.
Ведущий хирург Гарольд Гиллис опередил свое время в игнорировании профессиональных границ; вместо того, чтобы следовать обычному в то время автократическому подходу, он поощрял сотрудничество хирургов, дантистов, техников и иллюстраторов в том, что, вероятно, является первой многопрофильной медицинской службой.
Этот подход включал пациента в команду, опять же уникальный для того периода.
Рядовой Уильям Томас из 1 Чешира в день госпитализации в 1918 году. (Фото: RCS) Лицо Томаса на промежуточном этапе в 1920 году, на последнем снимке показан кожный лоскут, использованный для восстановления места травмы. (Изображение: RCS) Внешний вид Томаса после завершения реконструкции в 1924 году (изображение: RCS)Сидкап стал центром серьезной травмы лица, и там прошли лечение более 5000 пациентов.Это была международная служба, в которой параллельно работали сотрудники из Великобритании, Канады, Австралии и Новой Зеландии.
В то время как у некоторых пациентов были безвозвратные травмы — а некоторые действительно умерли, — окончательные результаты для многих пациентов были немного менее впечатляющими, учитывая, что почти все раны были инфицированы, и антибиотики не применялись.
Лейтенант Уильям Спрекли, чей нос был позже реконструирован. (Изображение: RCS) Рядовой Гарольд Пейдж из Норфолкского полка до (слева) и после (справа) его завершенной реконструкции, показанной в июле 1917 года.(Изображение: RCS)Кроме того, хирурги начали с нулевой базы знаний; В то время как несколько хирургов веками пытались восстановить лицо, их результаты почти всегда были плохими, и до Сидкапа не было попыток систематически планировать и регистрировать операции.
Большое внимание уделялось реабилитации.
Масштаб и успех работы удивят тех, кто считает, что пластическая хирургия началась во время Второй мировой войны в Ист-Гринстеде при Арчибальде МакИндоу.Действительно, пациенты с ожогами Сидкапа — это прото «морские свинки».
Лейтенант Ф. Г. Адамс из Хэмпширского полка (слева) показан с прижатым языком к сырой ткани в месте травмы, а Ральф Ламли из RFC (справа) показан с ожоговыми травмами. (Изображение: RCS)Разработав веб-сайт архива и широко читая лекции об успехах и проблемах хирургических вмешательств, я начал получать информацию от родственников пациентов Sidcup.
Это поставило под сомнение мою веру в то, что обезображивание лица ведет к уединенной и несчастной жизни.На самом деле это было редкостью.
Большинство мужчин жили счастливой и полноценной жизнью, и стало очевидно, что те, у кого действительно были психологические проблемы, развили их как в результате опыта войны, так и из-за травм.
Одним из примеров является офицер-танкист Стэнли Коэн, который сильно пострадал в августе 1918 года.
Хотя его личная жизнь была повреждена из-за его обезображивания, его записи указывают на то, что на него сильно повлиял опыт наезда на немецкий пулемет позиции в своем танке и отдавая приказ стрелять по сдавшимся солдатам противника.
Гипсовая повязка одного солдата с ранениями на лице. (Изображение: Эндрю Бамджи, с копии слепка, предоставленного Королевским австралийским колледжем хирургов) Восковая модель, которая использовалась для демонстрации методов реконструкции, создана Томом Келси для Генри Пикерилла, главы новозеландского отделения Sidcup. (Изображение: RCS)Также стало ясно, что существует большая разница между пациентами, лечившимися в Великобритании, и пациентами, находящимися на лечении во Франции и Германии, где хирурги работали независимо и географически разделены, с соответствующей неспособностью разработать удовлетворительные методы.В результате с мужчинами плохо обращались и были изолированы.
Таким образом, наследие Сидкапа было не только достижением в области хирургии и развитием новой специальности (и, вместе с тем, большим достижением в области анестезии), но также подтверждением преимуществ концентрации ресурсов — не только в хирургическом плане, но и в отношении психологическое благополучие пациентов.
Чтобы узнать больше о новаторских попытках реконструкции лица, предпринятых в Сидкапе во время Первой мировой войны, прочитайте книгу Эндрю Бамджи «Лица с фронта».Его можно приобрести здесь. Используйте код POPPY17 , чтобы получить скидку £ 5,99 , действительную до 30 ноября 2017 года.
Доктор Бамджи получил медицинское образование в больнице Мидлсекс в Лондоне в 1973 году. Он был президентом Британского общества ревматологов в Лондоне. 2006-8. Уйдя из клинической практики и переехав в Рай, Восточный Суссекс, он продолжает помогать студентам и исследователям и читал лекции в Великобритании, Франции, Новой Зеландии и Америке.
Телевизионные выступления включают вклады в мини-сериал Джереми Паксмана о Первой мировой войне, Timewatch с Майклом Пэйлином и с Пэтом Баркером в шоу South Bank Show.
Он работает архивариусом Гиллис в Британской ассоциации пластических, реконструктивных и эстетических хирургов. Веб-сайт архивов: www.gilliesarchives.org.uk
* Эта статья представляет собой отредактированную версию оригинальной статьи, которая была впервые опубликована в 2017 году.
Раненых сирийских солдат учатся жить с ограниченными возможностями войны
ДАМАСК, Сирия (AP) — В больнице в Дамаске Хайдар Хусейн поднимается, держась руками за решетку, и осторожно выходит вперед, демонстрируя свои новые навыки ходить на искусственных ногах, а терапевты его подбадривают.
30-летний солдат медленно приближается к концу своего 10-недельного курса физиотерапии. Осталось две недели, и он с нетерпением ждет возвращения к своей прежней жизни владельца продуктового магазина.
Четыре года назад, в разгар гражданской войны в Сирии, он был на военном задании в центральной провинции Хама, когда его группа была сбита двумя придорожными бомбами из газовых баллонов, известными как «адские пушки». Двадцать три его товарища погибли. Хусейн, которому оторвало ноги, выжил.
Теперь, после тяжелого путешествия, во время которого он переходил из больницы в больницу, борясь с инфекциями и осложнениями от травм, он учится ходить с протезами ног. Его плечо было сломано, и ему требовалась внешняя скоба. Он должен был зажить, прежде чем он смог набрать вес и научиться ходить с протезами.
В футболке цвета хаки без рукавов с изображением лица Арнольда Шварценеггера и надписью «Неудержимые» он делает небольшие шаги в большом зале для упражнений, иногда спотыкаясь, но снова поднимаясь.
«Моя травма придала мне сил, — сказал он. «Я понял, насколько я силен. Я понятия не имел, что могу быть настолько сильным ».
Хусейн — один из многих сирийских солдат, которые после многих лет ожесточенных боев столкнулись с новой реальностью жизни с ограниченными возможностями.
Многие проходят лечение в госпитале для мучеников Ахмада Хамиша в Дамаске, где есть центр протезирования и ортопедии и предлагается физиотерапия для военнослужащих, ставших инвалидами в результате военных травм. Центр использует передовые технологии для производства около 60 протезов в день, что отражает высокий спрос в стране, раздираемой конфликтом в течение последних семи лет.
Правительство не предоставляет официальной статистики о количестве сирийских солдат, которые были убиты или ранены в ходе войны, хотя считается, что число жертв исчисляется десятками тысяч.
По оценкам, около 450 000 человек погибли в сирийском конфликте, который разразился в марте 2011 года протестами против президента Башара Асада, которые позже переросли в вооруженные столкновения и полномасштабную войну. Около половины довоенного населения Сирии, составлявшего 23 миллиона человек, были изгнаны с мест проживания — почти 6 миллионов бежали за границу, а 6 миллионов человек бежали за границу.6 миллионов перемещенных лиц в Сирии — и целые города лежат в руинах.
Согласно отчету ЮНИСЕФ, опубликованному ранее в этом году, более 1,5 миллиона человек в настоящее время живут в Сирии с необратимыми нарушениями, связанными с войной, в том числе 86 000 человек потеряли конечности.
Больница Ахмада Хамиша — одно из крупнейших учреждений в Сирии, предлагающее поддержку военнослужащим, истощенным в результате конфликта. Войска сражались с вооруженными оппозиционными группами на нескольких фронтах, а также с экстремистами «Исламского государства» и «Аль-Каиды».
Когда агентство Associated Press посетило госпиталь в воскресенье, группа солдат с различными стойкими травмами выполняла упражнения и подтягивания в большом зале. Многие из них были молоды, лет за 20. Некоторые, как Омар Бейк, 32-летний солдат из северного города Алеппо, имеют двойную ампутацию.
Бейк потерял ногу в апреле, когда он наступил на фугас в последние дни битвы за восточные пригороды Дамаска, известные как восточная Гута. Ему тут же оторвало правую ногу.Ему потребовалось четыре часа, чтобы добраться до клиники, к тому времени другая его нога сильно кровоточила. Через 20 дней врачи ампутировали его.
«Самым трудным в моей жизни было то, что мне пришлось взять собственную ногу и закопать ее собственными руками. Это был самый тяжелый момент. Часть меня, моего тела, и она ушла », — сказал он.
«Но у меня все еще есть самое дорогое, мой дух», — добавил он. Отец четырех девочек, он планирует вернуться к ним и «начать жизнь с нуля».
Сотрудники госпиталя говорят, что пациенты военного госпиталя получают услуги по реабилитации и бесплатное протезирование, а также поддержку, которая помогает им приспособиться к жизни с ограниченными возможностями.По словам персонала, президент Сирии Башар Асад и его жена Асма неоднократно посещали больницу за последние несколько лет, предлагая поддержку.
Роа Талеб, социальный помощник, сказал, что многим пациентам трудно справляться с бездействием, а некоторые впадают в депрессию. Персонал больницы старается воспитывать у пациентов чувство общности, многие из которых живут там для круглосуточного лечения.
Общей нитью среди пациентов является гордость за армию своей страны и ее лидера Асад.Сирийская армия за последний год добилась ряда успехов, возможно, приблизив конец войны. Но даже если боевые действия прекратятся, мир и примирение останутся далекими, поскольку северная часть страны все еще находится вне контроля правительства, и миллионы беженцев не хотят возвращаться в Сирию без общего политического урегулирования.
Хусейн, как и другие, говорит, что завтра он вернется на передовую, если сможет.
«Моя страна очень важна для меня. Человек без страны ничего не стоит », — говорит он.«Страна — это мать, это моя мать, прежде чем даже моя настоящая мать».
Снаружи, у входа в тренажерный зал, прослезилась сирийская мать. Хадидже Рамадан навещала одного из своих сыновей, который пострадал от взрыва во время миссии и теперь страдает частичным параличом и проблемами с легкими. У нее четверо других сыновей, все военнослужащие.
Центр с инвалидами — это микрокосм Сирии, — сказала она.
«Все в Сирии что-то потеряли. Рука, нога или жизнь.”
___
Следите за сообщениями Зейны Карам в Twitter по адресу www.twitter.com/zkaram.
Раненый солдат показывает «салют во всем мире»
Салют армейского рейнджера, госпитализированного с серьезными ранениями после взрыва бомбы-самоубийцы в Афганистане, согревает сердца после того, как его разместили в Интернете, заставив его жену объявить его «крутым хулиганом» «и» воплощение того, что есть человек, американец и солдат «.
кап. Командир Джоша Харгиса находился в военном госпитале в Афганистане сразу после того, как врачи стабилизировали его травмы, наградив, казалось бы, бессознательного солдата Пурпурным сердцем, прикрепив медаль к покрывающему его одеялу.
И именно тогда Харгис неожиданно поднял перевязанную руку, чтобы отдать честь — изо всех сил пытаясь сделать это со своими докторами и медицинскими трубками.
Командир отправил фотографию вместе с письмом об инциденте жене Харгиса, Тейлор, написав, что «взрослые мужчины начали плакать» при виде салюта.
Командир добавил, что это «единственное величайшее событие, свидетелем которого я стал за десять лет службы в армии».
Харгис был ранен шрапнелью 6 октября, когда афганская женщина взорвала жилет террористки-смертника, убив четырех членов его 3-го армейского батальона рейнджеров и ранив 12 других американских солдат, согласно сообщению на веб-сайте газеты города солдата в Огайо, исследователь Цинциннати.
Четыре павших солдата стали неразрывно связаны с отключением правительства за последние две недели, поскольку их семьи выражали горе и возмущение по поводу того, что правительство удерживало «смертельное вознаграждение» в размере 100 000 долларов, которое обычно выплачивается родственникам для финансовой помощи. до тех пор, пока не начнутся выплаты выжившим.
Харгису вставили дыхательную трубку и перевязали правую руку, согласно Enquirer. Как сообщила газете его жена, он только что вышел из операции, когда ему подарили Пурпурное сердце.
Тейлор Харгис разместил фотографию вместе с заметкой в Facebook 12 октября, где ею поделились более 5 500 раз. История и фотография были также распространены на сайте Guardian of Valor, который назвал картину «салютом, увиденным во всем мире».
«Когда я смотрю на эту фотографию, я просто думаю о том, как я горжусь», — сказала Тейлор Харгис членской организации NBC WBBH во Флориде, недалеко от ее родного города Форт Майерс.
«Он крутой и сильный, и он олицетворение того, что есть человек, американец и солдат.»
Письмо командира, согласно сообщению Тейлора Харгиса в Facebook, частично гласило:
» Джош, которого все в комнате (более 50 человек) считали без сознания, начал двигать правой рукой под одеяло. в усердных усилиях приветствовать Командующего, как это принято во время этих церемоний. Несмотря на свои раны, повязки, трубки и боль, Джош боролся с доктором, который пытался удержать его правую руку и оказал самое красивое приветствие, которое когда-либо видел в этой комнате.Я не могу передать вам тот уровень эмоций, который хлынул в тот день в реанимации.
«Взрослые люди начали плакать, и мы потеряли дар речи от этого жеста, который красноречиво свидетельствует о храбрости и характере Джоша. Картинка, которая, как мы считаем, принадлежит каждому новостному каналу и каждой газете, прилагается. Она сейчас висит над моим столом и запомню это как величайшее событие, свидетелем которого я стал за десять лет службы в армии ».
Харгис, 24 года, окончил среднюю школу Датер в 2007 году в западной части города и учился в университете Цинциннати, сообщил филиал NBC WLWT в Цинциннати.С тех пор он был переведен из Афганистана в Германию в Сан-Антонио, штат Техас, сообщила станция.
Репортер другой местной радиостанции, WCPO, поговорил с матерью Харгиса Лорой Хейтман, которая сказала, что Тейлор и Джош Харгис ждут своего первого ребенка. Хайтман также сказала, что недавно разговаривала со своим сыном.
Ее сын, по ее словам, «звучал потрясающе, когда я разговаривала с ним. Он был в хорошем расположении духа ».
Тейлор Харгис сказала, что ожидает длительного выздоровления своего мужа, но пообещала быть рядом с ним.
«Кто знает, что будет дальше? Это определенно другие планы, чем мы предполагали, но мы счастливы, что у нас все еще есть один».
Терри Вессель, которая сказала, что преподавала Харгис в старшей школе, сказала WCPO, что фотография вызвала у нее слезы на глазах.
«Увидев фотографию, на которой он салютует, я впервые узнал о том, что он ранен, — сказал Вессель радиостанции». Я прослезился, когда увидел фотографию, но улыбнулся в то же время, когда эта фотография показала тип человека, который Джош.В моем воображении настоящий американский герой ».
Элизабет Чак из NBC внесла свой вклад в этот отчет.
Следующий бой за раненого ветеринара Обаму стал известен
Президент Обама приветствует армейского рейнджера Кори Ремсбурга в военно-морском госпитале Бетесда в феврале 2010 года. Фото: Пит Соуза
Эта статья была представлена в информационном бюллетене с рекомендациями по чтению One Great Story , New York . Зарегистрируйтесь здесь , чтобы получать каждую ночь.
Какое-то время он был самым известным ветераном Америки.
Вечером 28 января 2014 года Кори Ремсбург, элитный армейский рейнджер, тяжело раненный в Афганистане, сидел рядом с первой леди Мишель Обамой на балконе зала палаты представителей, когда президент Обама выступал со своим ежегодным посланием о положении в стране. Как один из спичрайтеров президента, я наблюдал этажом ниже за толпой сотрудников Конгресса и Белого дома.
Ближе к концу своей речи Обама описал, как во время десятого развертывания Кори в результате взрыва бомбы он был брошен в канал, где его сослуживцы нашли его лицом вниз, под водой, без сознания, с проколотым черепом. По всей стране на экранах телевизоров отображался Кори, худощавого телосложения, коротко подстриженные каштановые волосы, пронзительные голубые глаза и яркая синяя форма одежды — галстук-бабочка и полный сундук разноцветных лент и благодарностей.
Несколькими часами ранее я встретил Кори в Белом доме.Хотя мы встречались впервые, я ожидал, что это будет похоже на воссоединение со старым другом. Я чувствовал, что знаю его.
В конце концов, я писал о Кори несколько лет, с тех пор, как Обама встретил его в больнице, когда он оправлялся от ран. Я часами разговаривал по телефону с отцом Кори, пытаясь разобраться в интимных подробностях травм его сына, чтобы президент мог поделиться историей Кори с группами ветеранов по всей стране.На одном съезде ветеранов я увидел стареющих воинов в инвалидных колясках, которые услышали о решимости Кори снова ходить и с трудом поднялись на ноги, одобрительно крича.
Для меня Кори был олицетворением стойкости — живым символом американской стойкости. Для ежедневного вдохновения я повесил его фотографию размером с плакат на стене моего кабинета без окон в подвале Западного крыла. В нем Кори стоит с помощью ходунка, гордо показывая Обаме, что он снова учится ходить.Если двое моих маленьких детей когда-либо разочаровывались в домашней работе или футболе, я рассказывал им о солдате, которого они никогда не встречали, и обо всем, что ему приходилось преодолевать.
Наконец, встретившись с Кори лично, я начал понимать, как мало я о нем понимаю. Прибыв в большой вестибюль Белого дома с его внушительными колоннами и портретами президентов, я заметил Кори и его отца Крейга, сидящих на приеме для гостей первой леди для выступления.Я представился, и на лице Кори расплылась широкая улыбка. Я сказал ему, что он выглядит готовым к прайм-тайму. «Ой, стой», — пошутил он, игриво отмахиваясь от комплимента.
Но Кори остался сидеть. В результате взрыва он получил тяжелую черепно-мозговую травму и большой мясистый шрам на правой стороне головы. Его левый бок был парализован, и он не мог стоять без посторонней помощи. Когда я протянул руку, чтобы пожать его руку, его правая рука двигалась свободно, пытаясь соединиться с моей.
Мы немного поговорили, но речь Кори была невнятной. Пока он пытался вызвать несколько слов за раз, я застенчиво посмотрел на Крейга, веселого седовласого ветерана ВВС, чтобы повторить то, что сказал его сын. Кори почти не слышит на правое ухо, поэтому я заговорил громче, что сделало разговор еще более неестественным.
Мы посидели и поговорили еще несколько минут, но я был встревожен. Травмы Кори оказались гораздо серьезнее, чем я предполагал.Что, если после признания президента он не сможет встать? Что, если он споткнется и упадет перед миллионной телезрителем в прямом эфире?
Мишель Обама с Ремсбургом, как он был признан президентом Обамой в обращении к Государству Союза 28 января 2014 года.Фото: Пит Соуза / Официальное фото Белого дома
В ту ночь в палате Дома вы могли услышать, как упала булавка. Обама вспомнил месяцы пребывания Кори в коме, десятки операций и годы изнурительной реабилитации в своем стремлении снова ходить. Камера медленно приближалась к лицу молодого солдата, давая намек на его раны, видимые и невидимые — оспины от реконструктивной хирургии, веко, слегка опущенное над его слепым правым глазом, большой шрам сбоку на голове.
«Кори здесь сегодня вечером, — сказал Обама, повышая голос, — и, как армия, которую он любит, как Америка, которой он служит, сержант первого класса Кори Ремсбург никогда не сдается и не уходит».
Зал разразился аплодисментами, аплодисментами и свистом. С легкой руки отца Кори приподнялся. Его левая рука неподвижно висела, скованная скобами. Здоровой правой рукой он широко помахал рукой, что вызвало новые аплодисменты.Первая леди положила руку ему на плечо, и Кори показал большой палец вверх, выпустив очередной поток аплодисментов. Спустившись с трибуны, Обама резко приветствовал его. Со своего места на полу я мог видеть членов Конгресса со слезами на глазах, и я изо всех сил пытался сдержать свои собственные.
На глазах у более 30 миллионов американцев овация продолжалась почти две минуты. В этом молодом армейском рейнджере наша страна, казалось, нашла прекрасную метафору того, какими мы так часто хотим видеть себя — стойкими, всегда обнадеживающими, торжествующими, независимо от того, насколько велики шансы.
Спустившись на пол, я вздохнул с облегчением от того, что Кори не споткнулся и не упал. Но меня все еще беспокоила наша встреча, проведенная несколько часов назад, и резкий контраст между тем, как он выглядел издалека, и реальностью его жизни вблизи. И мне было интересно — когда около 80 процентов членов Конгресса, аплодировавших Кори, никогда не служили в армии; когда менее одного процента американцев носят униформу — сколько кто-нибудь из нас действительно знает о жизни таких ветеранов, как Кори?
Как много мы, , хотим, чтобы знал?
Спустя несколько мгновений после пробуждения Ремсбург надевает обувь перед тем, как встать с постели дома в Гилберте, штат Аризона.Фото: Пит Соуза
На следующее утро заголовки объявили Кори новым лицом поколения 11 сентября. «Раненая ветеранская звезда речи». «Знакомьтесь, герой войны Кори Ремсбург: человек, укравший сердце нации».
Когда отец толкнул его в инвалидном кресле через национальный аэропорт Рейгана, толпы путешественников разразились аплодисментами. В его родном городе Гилберт, штат Аризона, незнакомцы выразили свою благодарность — «Спасибо за вашу службу! »Школьники со всей страны писали ему мелками благодарственные письма.Женщина из Нашвилла прислала ему Библию своего деда времен Второй мировой войны.
Вскоре Кори путешествовал по стране — почетный гость на сборе средств для ветеранов, главный маршал на парадах. Когда его выкатили на лед, чтобы бросить церемониальную первую шайбу на матче «Сент-Луис Блюз», толпа взревела. Издатель предложил идею книжки-раскраски Кори Ремсбург для детей. Кори и его родители взяли интервью у Кэти Курик, которая назвала его «настоящим американским героем».Он был показан на CBS Evening News , где Дэвид Мартин сказал: «Он просто может быть идеальным солдатом».
Каждое повествование истории Кори следует по уже знакомой дуге. Десять развертываний. Взрыв. Почти убит. Годы реабилитации. Медленное, но устойчивое выздоровление.
В последний год президентства Обамы путь Кори, казалось, замкнулся. Ясным весенним днем дверь Овального кабинета открылась, и в нем появился Кори, который теперь уволился из армии и одет в костюм, стоящий на собственных силах.Когда я смотрел из-за пределов комнаты, он шагнул вперед, его отец вел его сзади. Кори шел запинаясь, широкими беспокойными шагами, временами покачиваясь и почти теряя равновесие. Но каждый раз он поднимался на ноги и бросал ногу вперед. Наконец, он подошел к Обаме и пожал президенту руку. Эта сцена была снята на видео Белого дома и просмотрена в Интернете более миллиона раз. В том же году, видео Кори ходьбы упорно через тренажерный зал во время реабилитации пошло вирусное и смотрело более 5 миллионов раз.
Это был своего рода аккуратный, приятный момент завершения, которого мы, американцы, так часто жаждем. Раненый воин, которого мы хлопали, аплодировали и плакали, снова стоял и шел. Как мы всегда надеялись, что он это сделает. Как мы и хотели. Возможно, на каком-то коллективном, эмоциональном уровне, как нам и было нужно.
После того, как Обама покинул Белый дом, Кори и я поддерживали связь. Мы происходили из самых разных слоев общества — Кори, энергичный рейнджер родом из Миссури, поступивший в армию в день своего 18-летия; я, либерал из Массачусетса, работающий в демократической администрации.Мы никогда не обсуждали политику или войну, в которой он участвовал и которую я помогал аргументировать в своих президентских речах. Но нас сблизил общий сюрреалистический опыт головокружительного восхождения Кори от анонимности до знаменитости, и мы стали друзьями — маленьким, маловероятным мостом через военно-гражданское разделение страны.
В конце 2017 года Кори пригласил меня в свою среднюю школу за пределами Сент-Луиса, где он был введен в школьный зал славы. Теплым сентябрьским вечером я занял свое место в школьной аудитории с несколькими десятками членов семьи и друзей Кори.Когда церемония началась и свет погас, на большом экране появились фотографии и видеоклипы — монтаж из жизни, которую я никогда не знал: мальчик с голубыми глазами, светлыми волосами и широкой улыбкой; перкуссионист, гордый в своей оркестровой форме; перед взрывом вместе со своими товарищами-рейнджерами, не подозревая о грядущей катастрофе; после взрыва вернулся домой со своей мачехой Энни, которая помогала ему с задачами, которые когда-то были небольшими, а теперь пугающими — вставать с постели, надевать носки, зашнуровать кроссовки.
Сидя в затемненном зале, я внезапно получил более полное представление о солдате, которому я помог поставить на пьедестал, которым восхищалась вся страна. История Кори не началась с десяти развертываний и не закончилась так аккуратно медленным, но неуклонным восстановлением .
После церемонии семья и друзья Кори собрались в баре соседнего отеля. Его брат Крис, грубоватый ветеран армии, который жил с Кори в качестве постоянного сиделка, также стремился увидеть более сбалансированное изображение жизни своего брата.
«Хватит поклоняться герою, — сказал мне Крис, — это дерьмо может стать чертовски темным».
1 октября исполнилось десять лет со дня взрыва. Кори потратил больше лет на восстановление после травм, чем на действительной военной службе в зонах боевых действий — один из примерно 5000 ветеранов из Афганистана и Ирака с проникающими ранениями головы, которые вернулись домой, чтобы жить со своими катастрофическими травмами на протяжении десятилетий. приходить.Перед этой вехой я попросил Кори и его родителей разрешения следовать за ним в течение года.
Я хотел увидеть неприукрашенную реальность его жизни после аплодисментов.
В более глубоком смысле, полагаю, я тоже чувствовал себя обязанным. Речи, которые я написал, обосновывая необходимость продолжения военного вмешательства в Афганистан, помогли удержать страну в войне, которая непоправимо изменила жизнь Кори. Но моя служба в Белом доме закончилась, и большинство американцев ушли, редко задумываясь о войнах, которые велись от нашего имени на протяжении почти двух десятилетий.Теперь у меня была возможность прямо взглянуть на цену войны и, в некоторой степени, попытаться лучше понять борьбу, которую такие ветераны, как Кори, ведут каждый день.
Кори согласился с проектом, сказав, что «было бы катарсисом», наконец, раскрыть аспекты своего выздоровления, которые он никогда не обсуждал публично. Мы сели вместе для нашей первой беседы в конце 2018 года в гостевой комнате в Национальном военно-медицинском центре Уолтера Рида в Бетесде, штат Мэриленд, где он только что завершил несколько дней тестов в рамках неврологического исследования ветеранов с черепно-мозговой травмой.(Учитывая трудности, с которыми Кори говорит, некоторые из приведенных ниже цитат были отредактированы для ясности.)
Взгляд национального центра внимания временами был «очень неловким», — признался он мне, выдвигая свои предложения медленными, отрывистыми взрывами с глубоким вдохом каждые несколько слов. «Я надеюсь отобразить … образ» раненого воина «как можно более позитивно». Но все внимание на протяжении многих лет заставляло его чувствовать «некоторое давление», чтобы показать, что он все еще добивается прогресса.Теперь он надеялся, что более откровенный рассказ о своей борьбе поможет другим ветеранам увидеть, что «вы не одиноки».
За последний год я разговаривал с Кори и его родителями около двух десятков раз, лично и по телефону, часто в течение часа или больше. Я посетил его в военных больницах и больницах для ветеранов, а также в его доме в Аризоне, где он предоставил мне и фотографу Питу Соузе беспрецедентный доступ к своей повседневной жизни. Я поговорил с более чем 30 членами семьи Кори, друзьями, товарищами по рейнджерам, докторами и терапевтами.
Вскоре я узнал, как и предупреждал меня его брат, насколько мрачным может быть путешествие.
Ремсбург делает упражнения на растяжку с помощью физиотерапевта в фитнес-центре в Фениксе, штат Аризона, в июне 2019 года.Фото: Пит Соуза
Анни Ремсбург замечает своего сына Кори, который ходит с ходунками в своем доме в Гилберте, штат Аризона, в июне 2019 года. Крейг Ремсбург на заднем плане работает над расписанием Кори.Фото: Пит Соуза
На следующий день после Дня Благодарения в 2016 году — всего через несколько месяцев после того, как миллионы американцев посмотрели онлайн, как он снова гулял, — Кори, его брат Крис и несколько друзей посетили государственный парк недалеко от Феникса. На стоянке, когда Кори пытался залезть в свою большую инвалидную коляску повышенной проходимости, он потерял равновесие и упал. Его голова ударилась о тротуар. Когда из пореза на лбу потекла кровь, «Кори пытался говорить, но он был бессвязен», — вспоминал Крис, который срочно доставил своего брата в ближайшую больницу.В отделении неотложной помощи у Кори начались судороги.
Ночью врачи увеличили дозу противосудорожного лекарства, которое Кори принимал в течение многих лет, и, в конце концов, припадки прекратились. Освободившись на следующий день, он вернулся домой со швами на лбу.
Позже на той неделе Крейг был на работе, когда ему позвонил физиотерапевт Кори. «Что-то не так с Кори», — сказала она. Он был дезориентирован, его равновесие было нарушено, и он едва мог стоять.Кори был доставлен в больницу, где серия анализов подтвердила худшие опасения его родителей. Падение усугубило его черепно-мозговую травму — эквивалент новой травмы.
«Это, — сказала мне Энни, — было началом спуска».
Кори вскоре снова упал — один раз в своей спальне, складывая одежду в комод, в другой раз в поездке с Крисом, когда он потерял равновесие в ванной отеля и врезался в туалет. «Слава богу, он больше не ударился головой», — сказала Энни.«Кори все еще пытается заставить себя, но он не ходит так много, как раньше».
«Я думал… я бы пошел дальше, — признался Кори, когда мы начали наш разговор в прошлом году, — я думал… я уже пойду».
К тому времени Энни и Крейг взяли на себя обязанности по уходу за Кори на постоянной основе. Они волновались, и я мог понять почему. Прислушиваясь к разговору Кори, казалось, что его неумолимая энергия, питавшая его на протяжении многих лет с трудом достигнутого прогресса, подошла к форме отрицания.Возможно, он жил в соответствии с Кредо рейнджеров («Сдаться — это не слово рейнджеров»). Возможно, это была неспособность осознать свои ограничения, частый следствие травмы головного мозга. Возможно, это была гордость. Какой бы ни была причина, в наших ранних беседах Кори никогда не упоминал о своем падении или о том, как он регрессировал. Фактически, он недавно рассказал отцу о своих планах пробежать марафон и стать агентом секретной службы.
«Кори как бы застрял, — объяснила Энни, — между 26-летним армейским рейнджером, которым он был, и 35-летним мужчиной, которым он является.”
В некотором смысле Кори, похоже, согласился. «Люди говорят мне, — сказал он, — что я должен забыть, кем я был … потому что я никогда больше не буду этим парнем. Но мне трудно … прощаться «.
Я видел, как ему было трудно. Однажды утром я проснулся от электронных писем, которые он прислал мне посреди ночи — старых фотографий его самого в полном боевом снаряжении, направляющегося на задание. В какой-то момент он почти каждый день смотрел документальный фильм History Channel о своей последней миссии.Однажды он показал Энни себя на пляже перед взрывом, загорелый и мускулистый. «Я хочу, — сказал он задумчиво, — чтобы снова выглядеть вот так».
Между тем, Энни заметила, что Кори в социальных сетях наблюдает за тем, как друзья продвигаются по карьерной лестнице, выходят замуж и заводят детей. «Он наблюдает за жизнью, о которой мечтает», — сказала она. Кори отклонил предложения нескольких колледжей, не имел основной работы и большую часть дня проводил дома на диване перед телевизором.«Кори, — забеспокоился Крейг, — все еще не нашел своей цели».
Он тоже изо всех сил пытался найти любовь. До взрыва Кори был чем-то вроде плейбоя. «Он был таким остроумным и обаятельным», — сказала его сводная сестра Шелби, которая помнит, как несколько женщин спорили о том, какая из них была его девушкой из-за его травмы. С тех пор он встречался с некоторыми женщинами, с которыми обычно встречался в Интернете. Оказалось, что некоторых больше интересовали льготы его ветерана, чем отношения.В одном случае Кори купил кольцо и сделал предложение девушке, проведя вместе всего две недели. «Мне пришлось поторопиться с некоторыми из них», — сказала Энни, чья теплая улыбка противоречит ее роли в качестве блюстителя дисциплины в доме.
Другие женщины были более проницательны в отношении огромных проблем, связанных с состоянием Кори, и, казалось, были готовы к долгосрочным отношениям. Но травмы мозга могут привести к глубокому отсутствию контроля над импульсами, а также к гиперсексуальности, и отношения распались, когда Кори изо всех сил пыталась сохранить моногамность.
Как я узнал, у Кори был диагностирован посттравматический стресс. Он стал меньше есть и похудел. Энни считала, что, несмотря на несколько безрезультатных сеансов с терапевтами, он также страдал от депрессии, связанной с жизнью и друзьями, которых он потерял на войне.
Хотя Кори не помнит о взрыве, он признался мне, что все еще думает об этом инциденте каждый день. Взрыв произошел, когда его патруль готовился очистить место для посадки вертолета, ранив нескольких товарищей по команде и убив одного из его лучших друзей, сержанта Роберта Санчеса, общительного солдата из Флориды с улыбкой кинозвезды.«Я отвечал за зону приземления», — сказал Кори. «У меня до сих пор такое чувство … что я облажался».
Кори признает, что воспоминания о Робе или его жизни до взрыва могут вызвать эмоциональные всплески. «Это мои большие триггеры», — сказал он мне. «Я причина, — с сожалением пошутил он, — что Джек Дэниэлс все еще в бизнесе».
Кори называет их своими «плохими днями». В приступе разочарования с красным от гнева лицом он отшвырнул инвалидную коляску, и она понеслась по комнате.Он часто сопротивлялся ношению походного ремня, чтобы кто-нибудь мог держать его, пока он шел, и рявкнул своим родителям: «Я знаю свое тело лучше, чем вы!» Видя, как однажды он борется с ходунками, Энни неоднократно убеждала Кори притормозить. «Убирайся из моего дома!» — крикнул он, потрясая кулаками ей в лицо.
В то же время ни Крейг, ни Энни не могли припомнить, чтобы Кори когда-либо плакал с тех пор, как его травмы — отсутствие внешних эмоций, возможно, связанных с травмой мозга — волновали их не меньше, чем его вспышки.
«Все кончено, — сказал он в один особенно темный день, — мне просто все равно».
По словам его родителей, Кори никогда не пытался причинить себе вред, но они отказываются рисковать. Отремонтированная винтовка М1 времен Второй мировой войны висит на стене в его доме, но достаточно высоко, чтобы до нее нельзя было дотянуться, и его родители возражают против того, чтобы в доме было какое-либо исправное оружие. «Я не даю ему никакой возможности, — сказала Энни, — даже подумать об этом.”
Когда я готовился следить за Кори в течение года, Крейг провел аналогию с прежней жизнью своего сына в качестве рейнджера, когда он прыгнул с самолетов и спрыгнул с парашютом к очень важным целям.
«Кори еще не приземлился», — сказал мне Крейг. «Мы просто не знаем, чем закончится эта история».
Ремсбург получает некоторую помощь, поскольку он надевает пару туфель, чтобы сделать некоторую вспомогательную ходьбу во время реабилитации в Джеймсе А.Госпиталь для ветеранов Хейли в Тампе, Флорида, в феврале 2019 года. Фото: Пит Соуза
Ремсбург шутит с терапевтом из больницы для ветеранов Джеймса А. Хейли. Прошлой весной он проходил курс реабилитации в больнице.Фото: Пит Соуза
В январе этого года Кори прошел трехмесячный стационар в палате политравм больницы для ветеранов Тампы. Якобы он был там, чтобы протестировать роботизированный протез, который, как он надеялся, сделает его безвольную левую руку — он называет ее «моя рука тираннозавра» — в некоторой степени функциональной впервые за десятилетие. Но когда я посетил его на несколько дней в конце февраля, стало ясно, что у него также была более амбициозная цель — восстановить подвижность, потерянную после падения.
Кори был оптимистично настроен, говоря мне, что этот год будет «удачным или неудачным», потому что он слышал, что для некоторых пациентов с черепно-мозговой травмой «десять лет — решающий момент».
По общему признанию, я был настроен скептически. По словам доктора Стивена Скотта, директора по политравме в Тампе, взрыв в Афганистане состоял из нескольких смертоносных волн, включая первоначальную «стену воздуха», движущуюся со скоростью более 300 миль в час, которая сильно потрясла мозг Кори и ударила им по черепу.Вдобавок ко всему, технический специалист по обезвреживанию взрывоопасных предметов, участвовавший в миссии, сказал мне, что в Кори и его товарищей по команде были брошены тысячи обломков.
Кори показал мне фотографию, сделанную в операционной, с частично удаленным черепом и забрызганным грязью обломками канала, в котором он приземлился. Доктор Кеннет Харрис, невролог Кори из VA в Аризоне, указал на черно-белые снимки мозга Кори на экране компьютера и объяснил мне, что «почти треть его мозга была повреждена или удалена.Более того, я читал, что в неврологии издавна существовала точка зрения, согласно которой заживление мозга после травмы происходит в основном в течение первых нескольких лет.
Учитывая все это, тот факт, что Кори вообще был жив, был поразительным. Но было ли реалистично думать, что он все еще может стать лучше через десять лет?
Доктор Риса Накасе-Ричардсон, нейропсихолог из Тампы, Вирджиния, придерживается обнадеживающей точки зрения. Она включает случай Кори в свои презентации на медицинских конференциях, где называет его «экстремофилом» — жизнью, которая неожиданно выживает в самых суровых условиях.Она указывает на новое исследование, опубликованное в прошлом году, показывающее, что у пациентов с ЧМТ «измеримое функциональное восстановление» может происходить «в течение десятилетнего периода» после первоначальной травмы.
Мозг Кори, сказала она мне, «все еще пытается излечить себя».
Конечно, во время моего пребывания в Тампе я стал свидетелем неоспоримого, пусть и постепенного, прогресса. Однажды утром терапевт осторожно вставил парализованную левую руку и пальцы Кори в роботизированный протез.Шестерни закружились, когда его пальцы сжали маленький пластиковый шарик. Когда терапевт попросил его отпустить, пальцы Кори — и шестеренки — дергались каждые несколько секунд, но его рука оставалась в основном неподвижной. Он сосредоточенно закрыл глаза. Он наклонился вперед, словно желая заставить руку действовать. Наконец, его пальцы раскрылись, и мяч упал. Ему потребовалось почти полминуты, чтобы просто пошевелить пальцами, и он сказал, что устал. Тем не менее, за все годы, что я знал его, я впервые увидел, как Кори двигает левой рукой.
Позже в тот же день Кори, казалось, сделал еще один шаг вперед, в прямом и переносном смысле. Он много раз повторял мне, что его единственное движущее желание — «быть независимым». Для него это означает возможность ходить самостоятельно, без помощи каких-либо приспособлений. Наблюдая за ним во время физиотерапии, я почувствовал, что, возможно, его определение независимости начало развиваться.
Кори приехал в инвалидном кресле — тащил себя за здоровую правую ногу — конечно, не при ходьбе, но, по сути, независимо.Когда два терапевта помогли ему встать и шаркать по коридору — поймав его, когда он споткнулся, — он, вероятно, шел, но не был независимым.
Крейг и Энни Ремсбург держат своего сына Кори, когда они поют национальный гимн на открытии нового Дома Фишера, примыкающего к Джеймсу А.Госпиталь для ветеранов Хейли в Тампе, Флорида, в феврале 2019 года. Фото: Пит Соуза
В конце концов, Кори, казалось, нашел освобождающий компромисс в устройстве, которому он сопротивлялся в течение многих лет — высоком четырехколесном ходунке, который доходил до его груди. Он поднялся на ноги, терапевт крепко прижал его левое предплечье к подлокотнику, и он сделал шаг. Он двигался медленно, волоча левую ногу, которая часто ударялась о ходунок, а терапевт на всякий случай шел в нескольких футах от него.Вскоре он быстро продвигался по коридорам, улыбаясь персоналу и, несмотря на неоднократные инструкции держать руки на ходунках, махал другим пациентам. Это было самое быстрое, что я когда-либо видел, чтобы он двигался.
Это было «монументально», — сказал мне Кори позже, — «просто иметь немного свободы».
Это было похоже на поворотный момент. Так же, как я начал понимать, что могло бы быть возможно для Кори, несмотря на его многочисленные инвалидности, казалось, что он наконец начал принимать, что некоторые из его инвалидностей могли быть постоянными — большее самосознание, которое могло бы стать основой для следующей главы. его жизни.
Во время логопеда — пока его служебная собака Лео, большая тигровая голландская овчарка, спокойно лежала у его ног, — повторял Кори за терапевтом снова и снова.
«С, А, останься».
«S, E, stee».
«Липкий, свинарник, убирать».
«Липец, свинина, тушить, тушить».
«Co… ry. Ремс… бург ».
Ремсбург с помощью своего отца Крейга возглавляет толпу, произнося клятву верности.Фото: Пит Соуза
«Я ненавижу свой голос», — сказал он мне однажды. Он вернулся в Тампу под ошибочным представлением — возможно, потому, что его черепно-мозговая травма может помешать его суждениям и памяти — что он может пройти процедуру по укреплению голосовых связок. После того, как врачи напомнили ему, что он неподходящий кандидат, поскольку причиной его нарушения речи является неврологический характер, Кори сказал мне, что он «расстроен». Означает ли это, что, если в будущем не будет никаких достижений в медицине, его голос останется прежним на всю оставшуюся жизнь?
«Скорее всего», — ответил он.«Я буду стараться изо всех сил … просто надеюсь, что я понятен». Фактически, несколько часов спустя, при открытии нового пансиона больницы для посещающих семей, я наблюдал, как Кори вел толпу, произнося клятву верности, довольно внятно.
«Ненавижу свое зрение», — признался он в другой раз, имея в виду свой слепой правый глаз, сетчатка которого неоднократно отслаивалась и в конечном итоге разрывалась. Он несколько раз ездил в Нью-Йорк, чтобы встретиться с ведущим офтальмологом, но ему сказали, что в настоящее время в США нет утвержденной процедуры.С. восстановить зрение. «Я жду… пока современная медицина… наверстает упущенное», — сказал мне Кори, но пока «я не могу ее улучшить».
Я также узнал, что несколько лет назад Кори насмехался над сеансами групповой терапии; как-то раз он сказал куратору, говоря о других ветеранах: «Они… инвалиды». Однако в течение нескольких месяцев реабилитации в Тампе он охотно ходил на эти сеансы. Я спросил, считает ли он себя инвалидом.
«Я так не думаю, — ответил он и мягко добавил, — хотя это так.”
Я видел и другие неуловимые признаки того, что Кори смиряется со своими травмами, когда я навещал его в его доме в Аризоне этой весной. Я прибыл в его одноэтажный дом в ухоженном районе в Гилберте около 7:30 утра, когда Кори еще спал. Крейг, который сидел за кухонным столом и наполнял дот девятью лекарствами, которые Кори глотает каждое утро от множества заболеваний, впустил меня, чтобы я могла следить за Кори в течение дня.
Когда Крейг отдернул шторы в спальне Кори, наполнив комнату светом, Кори уже был в типичной форме. «Мне приснился ужасный сон, — сказал он. Я сразу предположил, что он пережил еще одну ночь воспоминаний. Затем он указал на меня и безумно воскликнул: «Я проснулся от Терри».
В течение следующих десяти часов я увидел, как даже самая маленькая задача требует каждой унции энергии и концентрации, на которые способен Кори, делая даже обычное дело чудесным.Чтобы встать с постели — сесть, скользить одной рукой по тапочкам, поставить ноги на пол, встать, держась за поручни кровати, повернуть свое тело и опуститься в инвалидное кресло — у него ушло пять тщательно согласованных минут. Наложить на завтрак овсянку, арахисовое масло и нарезанные бананы из миски в рот порой требовалось несколько попыток. Отправлять электронное письмо или текст означало клевать по клавиатуре одним пальцем за раз. Cory’s — это жизнь в медленном, преднамеренном движении, где каждое действие, даже самое незначительное, кажется победой.
Тем не менее, невозможно отрицать, насколько Кори продолжает зависеть от своих родителей как опекунов. Я наблюдал, как Крэйг режет Кори на завтрак, как он или Энни делают это в большинстве случаев, что Кори говорит, что это «отчасти унизительно». Это Крейг намазал зубную пасту зубную щетку Кори, натер дезодорант под мышками, натянул штаны и натянул кроссовки на ноги. Он надел фиксатор на жесткую левую руку и пальцы Кори, закрепил ортопедическое устройство вокруг левой лодыжки Кори, чтобы оно не порвалось, и обмотал пояс для походки, который Кори ненавидит, вокруг его талии.Кори может самостоятельно пользоваться ванной и принимать душ, сидя. Но если он хочет выйти из дома, Крейг и Энни осторожно помогают ему сесть в его пикап Ford F-150 и отвезут туда, куда ему нужно. С того момента, как Кори просыпается, до того момента, когда он ложится спать, его родители редко бывают дальше, чем в нескольких футах.
Крейг Ремсбург помогает Кори нанести дезодорант вскоре после того, как Кори проснулся.Кори нуждается в помощи родителей для решения многих повседневных задач. Фото: Пит Соуза
Ремсбург использует одну руку и может выполнять некоторые задачи самостоятельно, в том числе чистить зубы.Фото: Пит Соуза
Легко понять почему. За день до моего приезда Кори был в своем гараже, когда его инвалидное кресло внезапно опрокинулось. Если бы не сообразительный гость, протянувший руку вместо подушки, голова Кори разбилась бы о бетонный пол. В тот день, когда я следил за ним, я был на кухне и, подняв голову, увидел, что Кори стоял посреди своей гостиной, покачиваясь, когда он пытался перебраться с инвалидной коляски на диван — один, и никто его не заметил.Все было кончено, прежде чем я смогла добраться до него — всего несколько секунд, чтобы развернуться и плюхнуться на плюшевый кожаный диван, — но на это было страшно смотреть.
Я подумал, что без корректировщика трансферов не бывает. Когда я позже спросил об этом его отца, Кори был явно раздражен и объявил меня стукачом. Позже Крейг сказал мне, что Кори падал шесть раз в этом месяце.
Крейг и Энни не питают иллюзий относительно того, насколько тяжелыми будут годы для их сына.Известно, что мозг людей с черепно-мозговой травмой стареет быстрее, что увеличивает риск болезни Альцгеймера, Паркинсона и деменции. Ветераны с посттравматическим стрессом подвергаются более высокому риску случайных травм и суицида. Крейгу и Энни за шестьдесят; у него два плохих бедра, и ее руки трясутся от сильного тремора. «Мы всегда будем рядом с ним, пока мы здесь», — сказала она, но «Мы с Крейгом не собираемся жить вечно». Они надеются, что Кори будет продолжать жить в собственном доме с опекуном как можно дольше.
Даже с учетом надвигающейся неуверенности Кори имеет определенные преимущества в свою пользу. Он как дубина владеет своим сардоническим чувством юмора. Однажды он указал на шрам на своей ноге, где ему пересадили мышцу. «Единственная проблема, — пошутил он, — я пинаю ногу … и голова дергается».
Cory также черпает силу в надежной сети поддержки. Время от времени Кори по-прежнему получает от Обамы одобрительные нотки. Несколько благотворительных организаций помогают с расходами.Он по-прежнему связан, насколько это возможно, со своим военным братством. Суровый ветеран армии вспомнил, как навещал Кори в больнице и видел, как он встал из инвалидного кресла, чтобы приветствовать приехавшего с визитом генерала. «В душе, — вспоминал ветеран, пытаясь успокоиться, — он все еще рейнджер».
Когда Кори взял перерыв в реабилитации в Тампе, чтобы отпраздновать свое 36-летие в своей любимой пиццерии возле больницы, горстка местных ветеранов — все армейские рейнджеры — ворвалась на своих мотоциклах, одетых в черные кожаные куртки.За пивом один из них сказал мне: «Мы стараемся быть рядом с ним».
Ремсбург делится пивом с другими ветеранами во время празднования дня рождения в его честь в Тампе, штат Флорида, 2 марта 2019 года.Фото: Пит Соуза
Сводная сестра Кори Шелби помогает задуть свечи. Фото: Пит Соуза
Я часто думал о том, что Кори сказал много лет назад во время одного из своих многочисленных телевизионных выступлений: «Есть люди… [которые] были бы счастливы в своем инвалидном кресле.Я, о нет, — заявил он, неодобрительно погрозив пальцем.
Как я начал видеть в больнице в Тампе, наши последние разговоры в его доме показали молодого ветерана, который начинал принимать то, что жизнь нанесла ему, наряду с новой готовностью максимально использовать годы, которые еще впереди ему. Однажды мы разговаривали за его обеденным столом, окруженным полками, заваленными напоминаниями о его прерванной жизни. Медали своего времени в армии. Модель его черепа с зияющей дырой размером с человеческий кулак.Альбомы вырезок из газет, посвященных его путешествиям как одному из самых выдающихся ветеранов страны.
Кори по-прежнему винит себя в смерти Роба Санчеса, но с течением времени становится все меньше. Он поддерживает связь с матерью Роба, которая, как и его товарищи-рейнджеры, сказала ему, что он ничего не мог сделать, чтобы предотвратить взрыв. «Я чувствую себя немного менее виноватым», — сказал он мне. 1 октября, через десять лет после взрыва, он провел тихий день дома, переписываясь с солдатами из своего отряда и обновляя свою фотографию в профиле Facebook одной из своих любимых фотографий — его и Роба, расстегнутые рубашки, с напитками в руке, во время бурная поездка в Лас-Вегас перед их последней командировкой.Энни по-прежнему считает, что консультация будет полезна Кори; Он признает, что потеря Роба — это «часть багажа, которую я должен научиться нести».
Энни считает, что Кори также проявляет признаки взросления, когда дело касается женщин. Он по-прежнему кокетничает; когда старые армейские приятели заходят и приглашают его на ужин, Кори тратит столько же времени на то, чтобы узнать номер телефона официантки, сколько на еду. Но Энни заметила меньше кутежей в Интернете и в жизни. «Мне не нравится то, кем я стал физически, — сказал он мне, — но теперь я стал лучше.Несмотря на свои травмы, он все еще способен иметь детей и воображает, что выйдет замуж за «женщину, которая видит во мне настоящего Кори, а не внешнюю оболочку», и родит ребенка — «здорового».
Впервые он признался мне, что в тот день упал в парке. «Говорят, я регрессировал на год или больше», — сказал он. Наконец, признание того, что у него инвалидность, — это «новое чувство… я понимаю… есть определенные аспекты… я физически не могу измениться».
Это напомнило мне момент из вчерашнего дня, когда Крейг отвез нас домой с очередного сеанса реабилитации.Мы были в F-150 Кори, который он все еще мечтает снова водить. «Некоторые говорят, что это моя новая нормальность», — сказал он, глядя в окно, когда мимо проходил засушливый пейзаж Аризоны.
Это было трудно услышать, но, возможно, это был проблеск более здорового и реалистичного мировоззрения, в котором Кори будет нуждаться в будущем. «Цель» его выздоровления, как настаивал мне доктор Бруно Суббарао, директор программы политравмы в Вирджинии Феникс, «не в том, чтобы ходить. Цель больше, чем это », — сказал он, указывая на то, что Кори и такие ветераны, как он, нуждаются в полноценном опыте и отношениях вне семьи и реабилитации — вещах, которые« действительно делают жизнь стоящей … и это то, на что мы должны открыть ему глаза. к.”
Крейг помогает своему сыну Кори сесть в велосипед. Кори соревнуется в Играх раненых воинов. Фото: Пит Соуза
Ремсбург едет на велосипеде по соседству, где он живет, в Гилберте, штат Аризона.Фото: Пит Соуза
В наши дни Кори меньше времени проводит на диване и тренируется передвигаться по дому со своими красными ходунками. Он надеется, что с большей практикой с роботизированным протезом он восстановит способность использовать свою левую руку, так что «я смогу дважды выпить пива».
Он начал использовать Uber, чтобы путешествовать самостоятельно, в том числе на нескольких свиданиях. Он все чаще ходит в тренажерный зал и тренируется на велосипеде, участвуя в спортивных соревнованиях среди ветеранов с ограниченными возможностями.Этой весной он выиграл золотую медаль в стрельбе из лука, держа лук в правой руке и вытаскивая стрелу ртом. «Не говори моему дантисту», — пошутил Кори.
Он продолжает путешествовать по стране со своим отцом, который делится своей историей и помогает собирать деньги для раненых ветеранов. Он каждый день добровольно проводит онлайн вместе с благотворительной организацией для ветеранов, просматривая входящие электронные письма, чтобы пометить ветеранов в кризисной ситуации, чтобы они могли быстро получить помощь или консультации. Он работает несколько часов в месяц в автомобильной компании, которая награждает травмированных ветеранов специально адаптированными автомобилями.«Я не выбиваю двери напрямую … или не устраняю плохих парней, — сказал он, — но если я могу убедиться, что здесь есть определенный солдат … я помогаю … как будто я все еще участвую в битве».
Ремсбург занимается дома.Он большой фанат футбола New York Giants. Фото: Пит Соуза
До взрыва Кори был, по общему мнению, непрекращающимся шутником, в том числе во время развертывания, когда шалость приносила ему дополнительные отжимания, но давала его товарищам по команде короткую передышку от ужасов войны. В момент без присмотра перед отправкой в Афганистан в последний раз он признался родителям, что готов к менее опасному заданию.Фактически, в перерывах между операциями он начал работать в ночную смену в больнице за пределами базы, ухаживая за пациентами в качестве санитара в отделении неотложной помощи.
Взрыв изменил его физически, но за наш год вместе — в его юморе и сострадании — я увидел, что Кори все еще был там. «Я знаю… я снова пойду пешком», — не переставал настаивать он. Я спросил как можно мягче, приходило ли ему в голову, что вещи, которые, казалось, приносили ему наибольшее удовлетворение — то, что удерживало его в борьбе, — не предполагали ходьбы.Он остановился, молодой ветеран, у которого впереди еще целая жизнь. «Я все еще пытаюсь понять… что делает Кори Кори», — сказал он.
Он взглянул на татуировку на своей правой ноге — герб его 75-го полка рейнджеров и дату, которая все изменила: 1 октября 2009 года.
«Я в стадии разработки».
Теренс Шуплат ( @TSzuplat ) был спичрайтером по внешней политике президента Барака Обамы с 2009 по 2017 год и заместителем директора Белого дома по составлению речей с 2013 по 2017 год.
Пит Соуза ( @PeteSouza ) был официальным фотографом Белого дома для президентов Рейгана и Обамы.